– Жду письменное заключение.

Положив трубку, он молча смотрел некоторое время в окно,затем перевел глаза на Татьяну и Настю.

– Все, девушки, приехали туда, откуда начали. Пальцы наигрушках не его.

И почерк на записках тоже не его. Вот теперь давайтедействительно все сначала.

– Как это не его? – прошептала Настя. – Этогоне может быть. Как же так?

– Как-как… Не знаю, как, – сердито отозвалсяОльшанский. – Вот так.

Думайте, красавицы, как это может быть. Опять ошиблись, чтоли?

На несколько секунд повисла пауза, потом Татьяна поднялаголову и стукнула кулачком по поверхности стола:

– Он еще хитрее, чем мы думали. Мы считали, что оннаглый и самонадеянный, а он на самом деле хитрый и предусмотрительный. У негоесть возможность получать чьи-то отпечатки пальцев на игрушках, у него естьчеловек, который пишет для него эти записки. Может быть, это сообщник, которыйпомогает сознательно, но скорее всего это человек, который даже недогадывается, что его используют втемную. Вспомните, как он использовал НадькуТанцорку. Стиль тот же.

– Хорошо, – оживился следователь, – это мненравится. Такая ситуация, конечно, осложняет расследование, но зато непротиворечит всему, что мы знаем. Надо искать оружие. Если все так, какпридумала Татьяна, то он может и оружием чужим пользоваться, но в любом случаеэто оружие где-то лежит, Шувалов каждый раз его забирает, идя на убийство, апотом кладет на место.

– Маловероятно, – засомневалась Настя. – Этоочень рискованно, хозяин может в любой момент поинтересоваться своимпистолетом, и вдруг окажется, что его либо на месте нет, либо от него порохомразит. Мы же договорились, что считаем Шувалова предусмотрительным иосторожным.

Ольшанский и Татьяна с этим согласились. Но проблеме поискаоружия это согласие мало помогло. Выводы экспертов делали совершенноневозможным получение разрешения на обыск.

ШУВАЛОВ

Он устал. Он смертельно устал от того, что делал. Но неделать уже не мог. Он потерял рассудок, сражаясь с призраками прошлого, но былне в состоянии остановиться в этой войне, потому что, как только он пыталсяостановиться, рассудок возвращался к нему и ужас от сотворенного делалсянепереносимо болезненным. Единственным способом забыть об этой боли быловозвращение к боли давней, уже чуть-чуть притупившейся, переносить которую былонемного легче. Возвращение к старой боли пробуждало жажду войны, котораязатмевала рассудок, и все начиналось сначала.

После того, что случилось с его семьей, он забросил занятиясвоей любимой наукой. Теоретические изыскания в области социальной психологиистали казаться ему скучными и пустыми, они в обобщенном виде пытались описыватьмысли и чувства усредненных, незнакомых ему людей, тогда как его интересовалитолько его собственные чувства. Эти чувства порождали мысли, которые егопугали, но от которых он не мог избавиться. Он попытался отойти отгосударственной науки, ссылаясь на возраст – шестьдесят один, можно и напенсию, но, увидев откровенно недоумевающие взгляды коллег, поубавил пыл. Всамом деле, какой он пенсионер! Выглядит дай бог каждому, лет на десять моложе,чем есть на самом деле, сказались немалые старания, приложенные в свое время,чтобы не состариться слишком быстро, ведь у него была молодая красавица-жена. Ион до последнего вытеснял из сознания мысли о том, что как мужчина он ей ненужен. Знал, что не нужен, знал, что она с брезгливым неудовольствием терпитего ежемесячные визиты в Питер, но все равно любил ее и надеялся. И потомустарался бороться с возрастом как мог. Занимался спортом вместе с сыном,совершал с мальчиком долгие пешие прогулки за городом, бросил курить,пользовался только самыми лучшими средствами для бритья, чтобы не пересушиватькожу и уберечь от преждевременных морщин. И хотя после трагедии он пересталзаниматься собой, но до сих пор выглядел великолепно. И болезней особых,которые неделями и месяцами мешали бы ему работать, у Шувалова не было. Да,коллеги явно не поняли его порыва оставить научную работу, и он остался. Непотому, что дал слабину, не устояв перед общественным мнением, уж кому-кому, аему, специалисту в области социальной психологии, про общественное мнение былоизвестно все и даже больше, чем все. Но Виктор Петрович решил не совершатьпоступков, которые казались бы абсолютно нелогичными и непонятными, а потомуподозрительными. Не нужно ему никаких подозрений. Он готовился к своей войне.

Но справиться с отсутствием интереса к любимой еще совсемнедавно науке он не смог, потому перешел на другой факультет, где психологиябыла не профильным предметом и читалась лишь поверхностно, одни азы. Этопозволяло не углубляться в новейшие теоретические разработки и давало возможность«ехать» на старом багаже без дополнительных усилий, на которые у него не былоуже ни желания, ни сил.

Живопись он тоже забросил. В первое время после трагедии онпогрузился в нее с головой, стараясь выплеснуть на полотно боль и отчаяние,сжигавшие его, но критики эти картины не приняли и не поняли, заявив, что в нихнет ничего от прежнего самобытного Шувалова, зато явственно проступает неумелоеподражание Босху. В чем-то они были правы, ведь прежнего Шувалова больше небыло, он умер вместе со своей семьей, оставив вместо себя совсем другогочеловека, с иной душой и иными страданиями. Правда состояла и в том, что Босхдействительно был его любимым художником, и, только глядя на его картины,Виктор Петрович отчетливо осознавал всю мерзость и греховность земногочеловеческого бытия. Вся остальная живопись, затрагивающая тему греха, казаласьему куда менее выразительной и столь сильного впечатления не производила.

Он не стал работать над собой в попытках вернуть своимполотнам былую самобытность. Старые, написанные до трагедии картины ещепонемногу продавались, и это было существенным материальным подспорьем, а новыхкартин он больше не писал, так только, баловался иногда для души, но никому непоказывал и тем более не выставлял.

Вся его жизнь свелась отныне к войне, которую он вел сам ссобой и с царящими в душе болью и ненавистью.

Сегодня у него не было занятий, в университет можно неехать, и встал Шувалов попозже. Настроение было мрачным, как и каждый день впоследние годы. Виктор Петрович выглянул в окно, погода стояла отвратительная,шел дождь, порывы ветра, безжалостно трепали оголенные и оттого казавшиесябеззащитными тонкие ветки деревьев. Выходить на улицу не хотелось, и он решилзаняться уборкой. Позавтракав на скорую руку, он натянул старый спортивныйкостюм, в котором выходил с сынишкой на утренние пробежки, когда тому было летдесять-одиннадцать, и сморщился от ставшей привычной, но все равнонепереносимой боли. Что бы он ни делал, к чему бы ни прикасался, он всегда вспоминалсына.

Когда все вещи оказались разложенными по своим местам,Шувалов вооружился влажной салфеткой и занялся пылью. Достав стремянку, онначал с книжных полок. Виктор Петрович по опыту знал, что процедура ухода закнигами всегда превращается в неконтролируемый процесс чтения, ибо, увидев накорешке давно забытое название, ему трудно удержаться, чтобы не взять том вруки и не полистать, а натыкаясь глазами на что-то любопытное, он уже не могостановиться и начинал читать подряд, примостившись на верхней ступенькелестницы. Так было и сегодня. Он сидел ссутулившись на неудобной стремянке,когда тренькнул дверной звонок.