и придерживается собственных временных рамок. «Один из наиболее последовательных выводов, – пишет Бонанно, – состоит в том, что тяжелая утрата – это не одномерное переживание».

Бонанно и другие исследователи обнаружили, что горе проходит быстрее, если те, кто переживает утрату, предпринимают конкретные шаги, чтобы оплакать то, что ушло. Дополнительным преимуществом скорби является то, что она помогает людям, окружающим человека, пережившего потерю. Особенно если скорбящий участвует в том, что можно считать положительным, даже коллективным опытом: в общем смехе, рассказывании историй, проведении собраний, строительстве мемориалов. Акт скорби становится актом единения и, как следствие, актом возрождения. Неудивительно, что в моих беседах две трети людей утверждали, что они так или иначе скорбели во время своей трансформации.

Вот некоторые из наиболее эффективных способов переживания скорби, о которых я слышал:

• Личный юбилей. Девон Гудвин учредил специальный праздник в память о своей черепно-мозговой травме в Афганистане. «Каждый год 31 августа я ничего не делаю. Я не работаю. Просто сижу и размышляю. И звоню своей подруге Келли, которая сидела на заднем сиденье, интересуюсь, как у нее дела. Не было ни единого случая, чтобы этот день никак меня не растрогал».

• Семейный обычай. Дуэйн Хейс, бывший гипермачо из Мичигана, был эмоционально растерзан, когда у его жены, уже перенесшей две неудачные беременности, произошло преждевременное отслоение плаценты, в результате две их дочери-близнецы родились мертвыми. «Мы создали множество ритуалов для девочек, – рассказывает он. – Каждый год мы празднуем их рождение вместе с братьями и сестрами, которые родились позднее. Готовим кексы и посещаем кладбище. Зимой привозим венки».

• Нежные проводы. Лиза Хеффернан так боялась остаться в «опустевшем гнезде», что основала группу в Facebook* (см. Примечание на стр. 472) для мам молодых людей и тщательно управляла процессом отправки своих детей в колледж. «Я создала всевозможные ритуалы, связанные с тем, как я размещаю их в комнаты в общежитии, в какие рестораны мы ходим, какие магазины посещаем. Я придумала, как мы будем общаться, настроив специальный групповой чат. Я называю это цифровым обеденным столом. В конце концов я поняла, что не сожалею об их уходе. Я горевала оттого, что буду меньше с ними общаться. Я просто не хотела, чтобы они стали чужими».

• Индивидуальное размышление. У американки корейского происхождения Хелен Ким, профессора биофизики из Алабамы, диагностировали рак желудка на поздней стадии, что привело к потере двух третей желудка, а затем и к разрыву брака, поскольку она больше не могла полностью посвящать себя мужу, а он не желал заботиться о ней. Травма Хелен давала о себе знать каждый раз, когда она выходила обедать с коллегами. «Мне неизменно приходилось исчезать в туалет с диареей. Я сидела там и думала: “Почему я должна отличаться от других людей?” Я каждый раз слегка горевала, затем возвращалась к столу, и никто ничего не замечал».

• Чувство перспективы. Сет Мнучин, выпускник Гарварда, который большую часть своей жизни между 20 и 30 годами был героиновым наркоманом, сказал, что 25 лет спустя все еще оплакивает переживания, недоступные ему в настоящем. «Я тоскую по таким вещам, как курение травки на концерте, что раньше мне очень нравилось. Сожалею, что лишен возможности попробовать психоделики, хотя это очень меня привлекает. Я оплакиваю себя – преступника, ковбоя, намного более романтичного, чем сегодняшний я, который в своем Subaru Forester везет собаку к ветеринару или едет на прием к терапевту. Мне этого очень не хватает, но я все равно лучше буду тем, кем являюсь сейчас, чем тем, кем был тогда».

Эти ботинки могут поведать о многом (Отсылка к хиту These boots are made for walking – «Эти ботинки, чтобы ходить», в исполнении Нэнси Синатры. – Прим. пер.)

Некоторые из обнаруженных мною закономерностей искал я сам; другие находили меня сами. К последним относится то, как люди отмечают конец эмоционального периода своей жизни: они выбирают реликвию, которая связывает их с их предыдущей жизнью и становится сосудом для переноса подлинных эмоций в будущее.

Одно из моих первых интервью было с Даваном Уильямсом. Даван, родом из центральной части Филадельфии, рос сиротой и в возрасте 22-х лет был арестован и заключен в тюрьму за вооруженное ограбление. Уже будучи отцом нескольких детей, Даван прошел программу для отцов-заключенных (Inside Out Dad – программа для отцов-заключенных, позволяющая им участвовать в жизни детей. – Прим. пер.), затем был освобожден и продолжал работать в рамках этой программы. Он рассказал, что тюремные ботинки до сих пор стоят у задней двери его дома, поэтому они – последнее, что он видит каждый день, выходя из дома. «Они – постоянное напоминание о том, что это не то, что вам нужно, сэр. Вы прошли долгий путь, и вам открыты все дороги».

Вскоре после этого интервью я разговаривал с Эриком Хейни, потомком семи поколений белых бедняков из Аппалачей на севере Джорджии, который впоследствии стал бойцом первого оперативного отряда Delta Force, элитного армейского антитеррористического подразделения. 25 апреля 1980 года Эрик находился в самолете-заправщике, приземлившемся в пустыне центрального Ирана в рамках операции «Орлиный коготь» по спасению удерживаемых в Тегеране американских заложников. Миссия столкнулась с неожиданным погодным явлением, известным как хабуб, песчаная буря. В наступившей мгле вертолет American Sea Stallion врезался в самолет, в котором находился Эрик, что вызвало мощный взрыв. «Я всегда страшно боялся сгореть заживо, – рассказывает Эрик, – но как только лопасти вертолета врезались в топливный бак, дизель просто хлынул через пробоину и растекся по всему салону самолета». Команда рванулась в безопасное место, и Эрик был последним, кого втащили на борт одного из уцелевших самолетов, покидавших Ирак после того, как миссия была прервана и подразделение готовилось к эвакуации.

Сегодня в офисе, где он пишет, у Эрика стоят ботинки, в которых он был той ночью. «Я не пытаюсь вновь пережить тот период, – говорит он. —Я нахожу смысл в этом новом этапе жизни. Но я хочу помнить, что это часть того, кем я являюсь».

Даже у Девона Гудвина у двери в спальню стоят окровавленные ботинки, в которых он был в Афганистане, когда они наехали на самодельное взрывное устройство. «Я смотрю на них каждый день. Мне это необходимо. Это заставляет меня думать: “Я это сделал”, – и напоминает мне о том, что нужно быть скромным».

Три разные жизни. Один предмет. Похожие истории. В чем дело?

Я включил в свои интервью вопрос о реликвиях или других символических объектах. 85 процентов людей сообщили, что хранят подобные сувениры; 15 процентов ответили отрицательно.

Идея о том, что вещи способствуют нашей идентичности, не нова. Ученые на протяжении двух поколений наблюдали, что личные предметы играют определенную роль в создании и сохранении