меньшей суетой, чем ты. Это производит на меня впечатление, особенно поскольку тебе приходилось говорить мне все, что я должна была делать. Никаких криков, никакой неразберихи. Чтобы отойти от причала, мы даже не запускаем двигатель.

Бриз нам на руку: легкий и в нужную сторону.

Оррин передает тебе кормовой швартов, Манфред мне – носовой и шпринг и целует меня на прощанье, ты подбираешь грот, и мы ускользаем без единого звука.

Символическая хореография.

Как все здесь тихо: прощаться, не повышая голоса, над водой, пока выходим в гавань. От этого всего я очень отчетливо сознаю, что на этом судне мы сейчас одни, и это меня возбуждает. У меня все течет.

Тебя печет?

Нет. Мне нравится выполнять твои спокойные распоряжения. Нравится браться за штурвал и смотреть, как ты поднимаешь передние паруса. Кроме того, мне очень понравилось идти под парусом – и то, что было в гавани. Но когда все поставлено и уравновешено и ты устраиваешься со мной рядом на этой подушке в рубке, твое бедро касается моего, а твоя рука лежит вдоль комингса у меня за спиной, я чувствую, как в штанишках вся теку.

А. Течешь.

Форт Макхенри уже за кормой, и мы можем поговорить. Я у тебя спрашиваю о вашем разводе, и ты мне отвечаешь с тем, что мне кажется правильным сочетанием искренности и сдержанности. Меня вдохновляет ответить тебе повестью о моем собственном бессчастном романе.

Отчего мне хочется придушить ублюдка. Но я вне себя от радости: он зассал и не решился попробовать и нашим и вашим, а в итоге потерял и жену, и любовницу.

Симор Бёрмен всегда спешно себе найдет любовницу. Более того, другая любовница у него уже есть. Половой империалист и сукин сын с дурным характером сразу в нескольких отношениях, этот старина Симор. Но эпохальный поебщик вместе с тем – и качественный преподаватель.

Это ты в то время и признаёшь. Я под впечатлением. Моя племяшка Сюзи! Моя девочка с бас-мицвы! Я ненавязчиво интересуюсь, не сменил ли кто этого самого Симора в твоих благоволеньях.

А я интересуюсь, как ты справляешься с холостяцкой жизнью после двух десятков лет брака. Выясняется, что никто из нас в настоящее время всерьез ни с кем не связан.

Мм-хм. Тут в беседе наступает легкий штиль. Некоторое время просто плывем.

Шикарный это день: ясный, свежий, теплый; хороший вест пришпоривает нас через Залив. Мне это очень нравится, и меня возбуждает понимание, что мы можем разговаривать так близко и легко. Мне здесь уже как дома – с тобой и на этом судне. Помню, думала, что такой набор обстоятельств и какой-нибудь сценарист бы не смог сочинить лучше.

Почти Свиданка. И вот теперь, ага, после того как я готовлю и подаю по пути обед, бриз любезно слабеет; воздух нагревается; пора выбираться из наших фуфаек и длинных штанов. Я не возражаю, если ты переоденешься в купальник? Будь как дома, ты ж не в гостях; я затем делаю то же самое.

Так я именно что у тебя в гостях.

Вуаля: манит ее сладкая плоть. О небо, но как же она спела и великолепна! Смугла! Крепка! Чиста! Туга! Точена!

Ты не скрываешь своего восхищенья, но и не застреваешь на нем: мне это нравится. Теперь я беру штурвал, пока ты спускаешься надеть плавки. Но подглядываю вниз по трапу.

Так и я подглядывал до этого. Увидел совершенно идеальную белую попку, оттененную загаром, и подумал: Ох ты ж, вот бы мне такое досталось. Но что подумают Граф и Кармен? Что подумает Сьюзен? Что я сам подумаю?

А я лишь мельком заметила тебя ниже пояса, ты стоял в каюте боком. Когда подтягивал плавки, резинка поддернула тебе большой вялый пенис, и я, помню, подумала две мысли очень отчетливо: Отсюда вышел милый Оруноко; и Это окажется во мне еще до утра. Я все еще теку.

Вот мы беседуем о литературе! «Одиссея», «Моби Дик», «Повествование Артура Гордона Пима из Нантукета»[123] По. Гек Финн. Говорим о преподавании и писательстве. Ты упоминаешь горстку новых французов и американцев, о ком я никогда не слышал; на мой вкус, они слишком уж замысловаты. Я говорю тебе, что, будь я писателем, правил бы лишь по звездам первой величины: Гомеру и Шахерезаде, Шекспиру и Сервантесу, Диккенсу и Марку Твену. А огни помельче буду миновать; не стану даже их читать. Помехи сигнала.

А я тебе говорю, что Гомер и компания – они замысловатее, чем ты считаешь, стоит занырнуть в них поглубже. Замысловатостью своей они просто не кичатся.

Ты мне сообщаешь, что из меня получится наивный постмодернист.

Я в основном имела это в виду как комплимент.

На меня производит впечатление твоя любовь к контактным видам спорта – футболу и баскетболу, – которые мне никогда особо не давались. Хоккей. Лакросс, который давался. Тачбол. И твоя любовь к преподаванию. Когда ты рассказываешь мне, что договорилась отложить на год свою работу в колледже, чтобы учить одаренных старшеклассников, пока дописываешь диссертацию, я начал в тебя влюбляться, а не просто пускать слюни и – как ты сказала?

Течь. У меня и сейчас так. Пощупай.

Легкий бриз доставляет нас в реку Честер слишком поздно, еще двадцать пять миль к Честертауну не пойдешь. Ближайшая хорошая якорная стоянка – Куинзтаунский ручей, девять миль вглубь суши; но мы решаем протолкнуться еще на шесть в Лэнгфорд, назад к Какауэю.

Где Все И Началось. Помню, я подумала как раз эту фразу – одновременно и с иронией, и всерьез. Мне ясно, что началось что-то. Хочется, чтоб мы плыли и разговаривали так вечно, – мы же еще не добрались до ЦРУ! – но я жду не дождусь, чтобы встали на якорь и уже наконец приступили. Пока разговаривали, ты уже прикоснулся ко мне раз десять: поздравительные объятия и похлопывания за овладение ремеслом рулевого и брасопщика парусов; сочувственный чмок в ухо за то или сё; пожатие руки, когда я горюю из-за Мимси.

Да что там пожатие – из Мириам и САВАК я выуживаю полномасштабное Утешительное Объятие.

Никаких прямых заигрываний, но ты меня распаляешь.

А ты меня. Хвала богу за рубки на прогулочных яхтах: часами бок о бок на наветренном сиденье!

Я уже придумываю, как объясню все это Ма, и решаю взять инициативу в свои руки, как только встанем на якорь, чтобы преодолеть все стесненье, какое может у тебя возникнуть насчет того, чтобы лечь со мной в постель.

С приемной дочерью от гражданского брака