— Никуда ты не пойдешь! — возражает Чедерна, а он старше по званию. Да как он позволяет себе отдавать ему приказания? И это после того, что он так подло с ним поступил! Йетри открывает дверцу и спрыгивает на землю. Бежит, огибая трупы овец и останки товарищей, секунда — и он уже рядом с Торсу.

— Сейчас я тебя заберу! — говорит он.

Но как это сделать, он не знает: тащить Торсу за руки или за ноги, поднять и взвалить на себя? А вдруг у того перебит позвоночник? Он добрался до Торсу, а теперь не знает, как быть.

— Держись! — говорит он ему, а еще, сказав это, обращается к себе самому: — Давай шевелись!

У врага есть время спокойно прицелиться. Йетри обстреливают сразу с нескольких сторон, приблизительно одинаковое количество пуль спереди и сзади. Поэтому тело Роберто Йетри, покачиваясь, невероятно долго стоит и не падает. Смертельная пуля, как покажет вскрытие, попадет в лопатку, опишет странную кривую и войдет прямо в сердце, в правый желудочек. В конце концов Йетри обмякает и падает сверху на Торсу.

Той ночью, среди горящих полей, он уснул на руках у отца, пока отец нес его обратно к машине. Обычно он не ложился так поздно, но утром заставил себя подняться с постели, чтобы обо всем рассказать маме. Она внимательно выслушала его рассказ, повторенный три или четыре раза. Наверняка старший капрал полагал, что не об этом он будет вспоминать перед смертью, не к этому он готовился, но и это воспоминание сгодится. В конце концов, все ведь было неплохо. Жизнь прожита вовсе не плохо.

Торсу, грудная клетка которого раздавлена весом товарища, снова дышит с трудом. Его бьет дрожь, он очень боится умереть. Странное ощущение: будто на лицо положили лед. Торсу тихо поскуливает. Он не думал, что все так сложится, что он умрет, не доведя ничего до конца. Вспоминая, как он вел себя со всеми и особенно с Tersicore89, он чувствует себя полным идиотом. Кому нужна была эта правда? Какая разница? Она его понимала и относилась к нему хорошо. Надо было радоваться этому и все. А теперь гляди, что с ним приключилось: лежит, раздавленный телом товарища, а кого ему вспомнить? Чье имя прошептать? Чтобы не было так одиноко, Анджело Торсу обнимает бездыханное тело Роберто Йетри. Крепко-крепко. В нем еще сохранились остатки человеческого тепла.

* * *

Полковник Баллезио отпустил всех, кроме нее. Когда подчиненные вышли, он отъехал на стуле назад, опустил голову на скрещенные руки. И замер. Уснул, что ли? Что ей теперь делать? Может, подойти и положить ему руку на плечо? Ни в коем случае! У них не настолько доверительные отношения.

А что чувствует она, Ирене? Во-первых, облегчение, потому что в списке убитых нет Алессандро. Конечно, она потрясена, но смятение лишь мало-помалу начинает овладевать ею. Ты посылаешь людей на смерть. Я хочу, чтобы ты это поняла до того, как все произойдет, потому что так у тебя не будет никакого оправдания.

Баллезио в общих чертах описал вооруженное столкновение и зачитал список погибших, делая между именами выразительные паузы:

— Гвардии старший капрал Симончелли. Гвардии старший капрал Кампорези. Первый старший капрал Маттиоли. Старший капрал Митрано. Они следовали в «Линче». Старший капрал Йетри обстрелян из легкой артиллерии. Ранен первый старший капрал Торсу. Выжившие до сих пор находятся под огнем врага. А сейчас пошли все к черту!

При звуке каждого имени кто-то вздыхал, постанывал, матерился: сразу понятно, насколько им дорог тот или иной из погибших.

Ирене встает, наливает воды, пьет маленькими глоточками. Потом наливает воды командиру. Ставит стакан на стол, рядом с его головой. Баллезио поднимается. Там, где лоб опирался на руки, осталась красная полоса. Полковник залпом выпивает воду и застывает, разглядывая полупрозрачный пластиковый стаканчик.

— Знаете что? Мне бы очень хотелось сказать что-нибудь о каждом из этих ребят. Все ждут, что сегодня вечером я буду говорить об их товарищах, вспомню их, словно я их отец. — Слово «отец» он произносит с презрением. — Всякий хороший командир должен это уметь. Что погибший был честным парнем, отличным солдатом, умел обращаться с техникой. И так про каждого — нужно что-нибудь вспомнить. И они правы. Но понимаете, в чем загвоздка? Мне в голову ничего не приходит. Я им не отец. Будь у меня дети того же возраста, я бы с утра до вечера драл им задницу. — Он комкает в руке листок с именами погибших. Пожалев об этом, сразу же разглаживает его ладонью. — Я никого из них даже в лицо не помню. Артуро Симончелли. И кто же это такой? Винченцо Митрано. Этого да. Смутно. Этого вроде тоже припоминаю: Сальваторе Кампорези. Высокий. Думаете, можно об этом упомянуть? Мы оплакиваем нашего товарища Сальваторе Кампорези, он был высокого роста. А эти двое? Йетри и Маттиоли. Понятия не имею. Может, я и в лицо-то им ни разу не взглянул. Здесь на базе у нас сто девяносто солдат. Сто девяносто душ, которые зависят от меня, от того, с каким настроением я встану с постели, а я даже не научился их различать. Что вы на это скажете? Любопытно, верно? По-моему, очень любопытно. Может, сообщите об этом своему начальству? Хотите — пожалуйста, мне насрать.

— Командир, прошу вас!

— Для меня все они на одно лицо. Так и передайте начальству! Полковник Баллезио сказал о своих подчиненных, двоеточие, кавычки открываются, «для меня все они на одно лицо». Этот умрет или тот — какая разница? Никакой. Так и передайте вашему проклятому начальству. Никакой. Все они — просто мальчишки, не ведающие, что творят.

Баллезио побагровел. Ирене готова дать ему выговориться, оставаясь в рамках приличия, пока он не перейдет непосредственно к ней. Она думает, что может произойти, передай она на самом деле высказывания Баллезио своему начальству. Сейчас он делает ей признание, обусловленное волнением, но все равно это признание, следовательно, оно имеет законную силу. Хватит ли у нее духу использовать его против полковника? Когда ее попросят подробно доложить о событиях на базе, а после того, что произошло, ее об этом непременно попросят, они захотят узнать все, — упомянет ли она об этом? Кто от этого выиграет, не считая ее профессиональной чести? Ирене предпочитает не испытывать свою совесть подобными вопросами. Пора командиру остановиться. Она пытается его перебить, но ничего не выходит.

— Они погибли потому, что совершили ошибку. Они ошиблись. И я ошибся, когда послал их туда. А вы собираетесь совершить еще одну ошибку, написав в отчете то, что не имеет никакого отношения к действительности, ко всей неоднозначной действительности. Потому что вы, извините за откровенность, ни хрена не понимаете в войне.

Ну вот, мы и добрались до обвинений. Я хочу, чтобы у тебя не было никакого оправдания. Она это выслушает, потом развернется и уйдет.

— И до нас с вами было сделано много ошибок, но это нас не оправдывает. — Лоб у Баллезио мокрый, а руки странно неподвижные, ладони прилипли к столу, как лапы сфинкса. — Мы все виноваты. Все. Но некоторые из нас… некоторые куда больше, чем другие.

Сверху, из вертолета, машины, выстроившиеся в кольцо в глубине долины, похожи на магический символ, на круг, защищающий от нечистой силы. Получилась бы хорошая фотография, но никто не снимает.