Подняв голову, он видит первый луч солнца, падающий ему прямо на лицо. Свет прозрачный и яркий, но не теплый. Солнце так тесно прижалось к горе, что Торсу чудится, будто он видит его движение. Вот выглянул огненный шар и того и гляди покатится вниз, поджигая все вокруг. Небо покрыто оранжевыми, желтыми и розовыми полосками, рассекающими бледную голубизну. Торсу никогда не видел такого ясного и величественного восхода, даже на пляже в Коакуаддусе, где они с приятелями летом встречали рассвет.

— Вот это да! — восклицает он.

Жаль, что рядом нет Tersicore89. Она бы сумела выразить переполняющие его чувства намного лучше: все-таки она поэтесса. Но Tersicore89 он больше не нужен. Она обиделась из-за того, что он позволил себе усомниться. Торсу чувствует, как накатывает печаль.

Когда ему надоедает смотреть на восходящее солнце, он кое-как подмывается водой из фляжки, а подтереться придется шарфом.

Врагов поблизости вроде бы нет. Никто в него не целится. Если забыть о найденном вчера СВУ (а его могли заложить и раньше), если забыть об этой неприятности, никаких следов присутствия врага не видно. Впервые у Торсу закрадывается мысль, что они сами создают себе проблемы на пустом месте и что, наверное, до самого конца все пройдет как по маслу.

— Дураки! — тихо говорит он, направляясь обратно к «Линче» — спокойно, уверенным шагом, засунув руки в карманы (но все же стараясь идти по своим следам).

— Что ты сказал? — шепчет Ди Сальво.

Торсу в ответ лишь машет рукой. Он чувствует себя чистым, собранным, спокойным. Готовым ехать дальше.

В половине седьмого они уже находятся в пути. Мазьеро обещал, что не тронется с места, пока они его не догонят. Лейтенант Эджитто спал урывками, главным образом, из-за холода. Ночью температура резко упала, и, забывшись беспокойным полусном, он лежал, закутавшись в плащ-палатку, и дрожал. Каждую четверть часа сержант Рене поднимался с носилок, садился на место водителя, заводил двигатель — обогреть салон, а потом гасил, чтобы не тратить зря топливо. В конце концов ему надоело ходить туда-сюда, и он остался сидеть за рулем, не засыпая, вглядываясь в ночь. Эджитто восхищает исключительное упорство сержанта. Как-то неудобно, что его заражает уверенностью человек намного моложе его. Свободные носилки сразу же занял Абиб, который до сих пор храпит и у которого, даже когда он спит, наглый вид — ноги раздвинуты, рука согнута под головой.

Эджитто приходится пальцами разминать застывшие, словно резина, мышцы лица. Налицо все симптомы простуды: нос заложен, ломота, тяжелая, свинцовая голова, может, у него температура? На всякий случай он разжевывает таблетку тахипирина, затем ополаскивает рот. Он прекрасно понимает, что сделает с его печенью лошадиная доза парацетамола, но сейчас не время думать об этом.

Рене ведет намного мягче, чем Кампорези, и умеет проезжать ямы, щадя амортизаторы. Сейчас, когда они идут в колонне третьими, перед ними меньше пыли и все лучше видно. Сержант бормочет ему «доброе утро» и умолкает, словно не желая мешать медленному пробуждению Эджитто. Сам он выглядит бодрым, несмотря на рану на животе и на то, что ночью почти не спал.

За несколько минут они пересекают Лартай — в целости и сохранности.

— И раз! — говорит Рене, шумно выдыхая.

Эджитто протягивает ему энергетический батончик, сержант не отказывается. Так они празднуют прохождение первой деревни, пока Абиб шумно очищает носовые проходы. Действие парацетамола достигло наивысшей точки, победив ломоту во всем теле и свойственное простуде отупение. Мягкий покой, который дарят лекарства, — вот на что всегда может рассчитывать лейтенант.

За спиной остается Пушта, Сайдаль они объезжают, вскарабкиваясь на горный склон. Сержант не принимает никаких стратегических решений: все, что они могут (и должны) делать, — идти точно по следу, оставленному прошедшими раньше машинами. Там, где виден след шин Мазьеро, их точно не ждет никаких сюрпризов.

В семь тридцать они видят вдали кучку домов селения Тарихай: на карте деревня казалась больше, на самом деле перед ними несколько горных хижин. Они поднимаются на еще большую высоту, идя по середине склона. Затем спускаются обратно к устью реки и оказываются в точке, где долина неожиданно сжимается, словно песочные часы: здесь-то им и приготовили представление.

Путь преграждает бескрайнее стадо рыжеватых овец, с обеих сторон в стадо вливаются все новые и новые животные. Скользя копытами, овцы спускаются по отвесному склону: два живых потока сливаются у них на пути, образуя шерстяной водоворот. Овцы трутся друг о друга, обнюхивают друг другу зад, то и дело поднимают голову к небу и отчаянно блеют.

Эджитто удивлен подобным вторжением жизни.

— Сколько их может быть? — спрашивает он.

Рене не отвечает, он уже понял то, чего не заметил лейтенант, отвлеченный животными или неконтролируемыми потоками серотонина в гиппокампе. Сержант приподнялся над рулем и покусывает верхнюю губу.

— Пастухов нет, — говорит он и хватает висящий на спинке сиденья бинокль. Внимательно разглядывает окрестности.

И правда, пастухов нет, никого нет, кроме овец, сотен овец. Кажется, что гора извергает потоки овец, а те спешат вниз, напуганные чем-то, что военные видеть не могут.

— Пора сматываться! — говорит Рене.

Эджитто видит, что у Рене изменился цвет лица.

— А как? — спрашивает он. — Мы же не можем двинуться.

— Надо стрелять.

— Стрелять в овец?

Торсу стоит в пулеметной башне, в нескольких метрах от них, вид у него веселый. Он то ныряет внутрь, то высовывается наружу, указывая на овечьи потоки.

Рене хватает рацию и вызывает Чедерну, находящегося в голове колонны, однако веселый ответ Чедерны (блеяние) перекрывается грохотом гранатомета у них за спиной. Краем глаза в зеркало заднего вида лейтенант видит вспышку. Потом — черный дым, валящий из какой-то машины. Эджитто задерживает дыхание, пытаясь понять, что же произошло. Поняв, что попали в гражданский грузовик, он испытывает облегчение. Лишь много времени спустя он задумается, почему в это мгновение не проявил человечности.

Все, что случилось потом, до той секунды, когда «Линче», за рулем которой сидел Сальваторе Кампорези, подорвалась на двадцати килограммах взрывчатки, до того, как разорвало на куски весь экипаж, кроме одного человека — ему повезло, отбросило на несколько метров, в гущу овец, — заняло не больше трех, максимум четырех минут.

Торсу, Ди Сальво, Ровере и все остальные стрелки стреляют из «браунингов». Стреляют в кого-то невидимого, наугад, в основном целясь вверх.

Стреляет Маттиоли.

Стреляет Митрано.

Никто так и не понял, откуда прилетела граната, поэтому они целятся в овец, кубарем спускающихся с горы, словно овцы представляют угрозу. Вскоре ситуация проясняется: враг начинает бить из всех имеющихся у него видов оружия, бить со всех сторон. Минометы стреляют из деревни Тарихай и из деревни Ханджак — ясно, что артиллеристы хорошо подготовились, потому что они стреляют с нескольких десятков метров. Спереди и с обеих сторон колонну обстреливают из легкого оружия, в нее летят ракеты и шрапнель, разрывающаяся в воздухе и падающая градом на головы. Ад, сущий ад на земле.