Да еще и замок камнем подперла.

Весь город [в ожидании], что хоть один взгляд ты бросишь,

                                                                          [стоя] на крыше,

Все в ладонь стражника золотые монеты положили.

Очевидно, что поэтическая игра в этом стихотворении построена именно на ситуации купли-продажи. Возможно, автор намекает на конкретный случай и конкретную красотку, а если и нет, в любом случае он пользуется «языком базара» для иронического снижения стиля. Приведем еще одну газель Назири в стиле вуку‘, в которой практически отсутствует ирония в интерпретации мотивов, зато отчетливо звучат нотки ревности и разочарования, хулы и осуждения:

Ты ушла на чужой пир, и ушло твое доброе имя,

Честь целого племени погибла из-за одного твоего промаха.

Теперь даже если ангелы будут тебя хвалить, какая

                                                                               в том польза?

По городу пошли сотни рассказов о твоем позоре.

Ты завела дружбу с соперником, возгордившись

                                                                      своей красотой,

И твое доброе имя пропало от твоего себялюбия.

Друзья в один голос отрицают

Повсеместно рассказы о том, что все у тебя окончилось

                                                                                          хорошо.

Пьяница-ринд, которому продавец вина не давал и опивок,

Прославился среди знатных и черни тем, что он твой

                                                                                собутыльник!

Смыло вино страстей краску стыда с твоего лица,

Стыдливость, бывшая повсюду твоей защитой, ушла.

От ран, нанесенных лукавым взглядом, Назири, не осталось

                                                                                          следов,

Отдыхай беззаботно, ибо то, что питалось кровью твоего

                                                                              сердца, ушло[25].

(Перевод Н.И. Пригариной)

Присутствие в тексте привычных атрибутов «газели в духе риндов» (газал-и риндана), характерной для суфийской лирики прошлых веков, отнюдь не превращает приведенный пример в образчик мистического произведения, ибо вся традиционная поэтическая терминология (доброе имя и позор, ринд, продавец вина, собутыльник, городские сплетни и т. д.) выступает в своем первоначальном словарном, а значит, отрицательном значении и лишена религиозно-мистических коннотаций. Нарочито осуждающим является и тон стихотворения, а также указания на такие достойные порицания черты объекта любви, как гордыня и себялюбие, неразборчивость в выборе окружения и потеря стыдливости.

В поэзии Назири можно наблюдать еще одну характерную особенность, которая постепенно становится базовой чертой поэтики индийского стиля, – это высокая частотность применения фигуры тамсил (иллюстрация, пример, подтверждение). Построение бейта в случае реализации этой фигуры требует, чтобы утверждение, содержащиеся в первой мисра‘, подтверждалось поэтическим доводом во второй. Тамсилгири («приведение примера») становится особой техникой, в которой прославленные поэты, корифеи индийского стиля, такие как Калим Кашани и Саиб Табризи, позже могли слагать даже целые газели. Приводимое во второй части бейта высказывание – масал – нередко имело форму законченного афоризма. Вот несколько примеров такого построения бейта у Назири. Красота этих строк в том, что абстрактная идея, составляющая основную мысль, подтверждена крылатым выражением, носящим конкретно-чувственный характер:

Для суфия поклонение без озарения – грех,

Запрещено кланяться бутыли, в которой вина нет.

Или:

Тем, чье сердце охвачено внутренней радостью, что за дело

                                                                                 до внешнего?

Свеча охраняет [покой] уединения, а степь ей враг.

Нередко обе части бейта составляют такие самостоятельные афоризмы, выражающие близкие идеи:

Куда крылышку мухи до маховых перьев птицы ‘Анка?

Может ли караванный колокольчик спеть хором с Давудом?

Можно привести и фрагмент газели, в которой несколько бейтов подряд выдержаны в технике тамсил:

Любовь дарует пыл взволнованному сердцу,

Воспитание пылинки вершит Солнце.

Не уменьшается горение сердца, коли нахлынет сель слез,

Огонь страсти не сбить водой!

Вздох, испускаемый влюбленным, – свидетельство

                                                                             его незрелости,

Сердце дымит, пока не станет кебабом.

При горьких речах хороша улыбка,

Хмелем одаряет мед, ставший вином.

(Перевод Н.И. Пригариной)

В своих стихах Назири Нишапури достаточно ясно формулирует собственные эстетические предпочтения. Мотивы авторского самосознания, группирующиеся по традиции вокруг подписи поэта в макта‘ газелей, свидетельствуют о том, что в его поэтическом вкусе прежние критерии оценки красоты слова не противоречат новым. В этом смысле набор мотивов поэта и поэзии сродни тому, который можно наблюдать в лирике Джами, хотя приверженность «новой манере» у Назири, несомненно, ощущается гораздо сильнее. Пример использования традиционных критериев «сладостного стиля» дает такой стих:

Если хочешь стать мастером экспромта, Назири,

Сделай попугая-сластену продавцом сахара.

Или еще один пример:

[Если] стихи созданы со вкусом, они ласкают небо,

На странице перо Назири – словно плектр на [струнах] чанга.

Несомненно, что в этом случае поэзия оценивается с точки зрения звучания стиха и того ощущения, которое вызывает у говорящего его произнесение. Имеется, однако, и много высказываний того же автора, которые демонстрируют новый взгляд на совершенство поэтической речи, при котором выделяются в первую очередь ее визуальные свойства:

Я видел красоту сада, и она осталась в моей судьбе и в моих

                                                                                          трудах:

Фиалки – в чернильных письменах, розы – в гладкости

                                                                                      страниц.

Или такая концовка газели:

Каждая копия стихов, что изготовлена Назири,

Написана кровью сердца от зависти к китайской мускусной

                                                                                          железе.

Мотив построен на сравнении написания стихов с добыванием мускуса из железы кабарги путем мучительной кровавой операции. Мускус является метафорой аромата или черного цвета. В данном случае Назири утверждает, что его стихи написаны красными, а не черными чернилами.

Встречается и пример, когда оба взгляда на красоту слова предстают в некоем единстве:

Не удивительно, что стихи Назири полны тонких

                                                                 и сладостных мыслей,

Ведь у тебя [они] словно сахар вьюками и розы охапками.

Творчество Назири отражает ту мозаичность и неоднородность стилистической картины, которая свойственна всей поэзии XVII в. С одной стороны, подобные самооценки поэта свидетельствуют о том, что он ощущает связь своей поэтической манеры с классической нормой, то есть новая стилистическая парадигма еще не вытеснила старую; с другой стороны, в самих текстах заметны такие свойства авторского почерка, как эклектичность, избыточная декоративность, умышленное нарушение нормативных правил жанрового словоупотребления, что характерно для всех мировых стилей «второго порядка».

Талиб Амули

Похожую мозаичную картину являет нам поэтическое творчество Талиба Амули (1580–1627), еще одного известного выходца из Ирана, оказавшегося в Индии. Молодость