он провел на родине: до совершеннолетия жил в Амуле, затем перебрался в Исфахан, а потом и в Кашан, где его дядя по материнской линии занимал видное положение придворного медика сафавидского шаха Тахмаспа I (1524–1576). Приобретя известность, поэт отправляется в Исфахан, но два панегирика в честь шаха ‘Аббаса (1586–1628) не дают все же ему возможности войти в свиту правителя. В 1606 г. он находит покровителя в Мерве в лице местного губернатора. Однако, по всей вероятности, служба не удовлетворяет поэта, и в нем крепнет желание отправиться в Индию. Странствуя с 1608 г. по чужой стране, поэт посетил Кандахар, Агру и, в конце концов, оказался на службе при дворе могольского правителя Джахангира, где получил титул «царя поэтов» (малик аш-шу‘ара). По преданию, в конце своих дней поэт повредился рассудком.

Как и многие поэты этой эпохи, Талиб писал преимущественно газели, хотя в полном собрании его стихов присутствуют и разделы касыд, кыт ‘а и руба‘и, и маснави среднего объема, отличающиеся оригинальностью в выборе сюжетов.

Газели Талиба Амули несут характерные черты нового стиля. Процитируем одно из типичных стихотворений:

От брахмана мне [пришла] благая весть, что мне нужно

                                                                          в монастырь магов,

Нить моих четок сплетена из зуннара.

Сам я пребываю в святилище Ка‘бы ислама, и все же

Страсть моя – вероотступник в храме огня.

Я – тот священный попугай, чья речь полна сладости,

Мешки сахара заготовлены в моем клюве.

Не преграждайте, о слезы, алмазами путь моим ресницам!

В доме моих глаз окошки открыты.

На моем сердца благодаря доброте нет медной [окалины]

                                                                                          ненависти,

Любовь приучила мое сердце вручную выжимать золото.

Письмо, словно змея, извивается у ног моего калама,

Что поделать – слова о кончике твоего локона в моем свитке.

С тех пор как по неосторожности я взрастил уединение,

Власяница – груз на моих плечах, хоть и соткана в одну нитку.

Скупясь, не хмурь брови, о виночерпий пиршества,

Ведь от одной капли вина переполняется наша чаша.

Пламя страсти пылает у меня в голове,

Если ветка розы для меня – чалма жениха.

Если печаль совершает обход вокруг моей головы,

                                                                             чему удивляться,

Я – некая воображаемая точка, а печаль – циркуль.

Талиб, ищи признаки безнадежности, если у твоего таланта

Страсть к огню без дыма и розе без шипов.

В этой газели типичный для индийского стиля язык метафор (окошки глаз, медная [окалина] ненависти) и визуализированный сравнением с извивающейся змеей мотив написания письма сосуществуют в едином поэтическом пространстве с каноническим образом поэта – «попугая, грызущего сахар». Следует отметить также, что у всех поэтов, переселившихся из Ирана в Индию, в суфийских газелях появляется новый персонаж – брахман, упоминающийся в одном синонимическом ряду с огнепоклонником– зороастрийцем (муг) и заменяющий образ христианина (тарса), ранее служивший художественной реализацией идеи преодоления в мистическом опыте любых межконфессиональных различий.

Своеобразна газель Талиба, украшенная радифом «в состоянии войны», «воюет» (дар джанг аст). В ней достаточно четко выражены стилевые предпочтения автора, который «воюет» в том числе и с устоявшимися клише классической поэзии прошлого:

Мои уста таковы, что с медом и сахаром воюют,

Мое тело таково, что с шелковым ковром воюет.

Оттого, что на вкусе молчания замешано мое естество,

Язык моего пера со своим скрипом воюет.

Слабостью лисицы я прославился из-за своей стойкости

                                                                                          в любви,

А если это не так, я – тот гордец, что со львом воюет.

Мой поэтический дар тщеславен, ведь личность

                                                                       его независимости

С зеркалом, отражающим лица, воюет.

Посмотри, узорчатый шелк может срывать розы

С помощью того, кто с узором циновки воюет.

У тебя тело, которое ранит [даже] аромат розы,

А мое сердце с наконечником стрелы воюет.

Что пользы глазам от цветника молчания Талиба,

Ведь соловей его души с трелями воюет.

Последовательные поиски новых неожиданных и необычных образов, составляющие важную часть поэтики индийского стиля, распространились и на область эпоса, затронув его тематику. Интерес к необычному и удивительному оформляется в эту литературную эпоху в особый жанр небольшой поэмы под заглавием «Судьба и предопределение» (Каза ва кадар) – рассказ об удивительном событии, напоминающий авантюрную повесть. Поэму с таким названием сложил не только Талиб Амули, есть подобные маснави и у Калима Кашани (Хамадани), и у других поэтов, писавших на фарси и урду.

В поэме Талиба Амули «Судьба и предопределение» действуют автор и рассказчик, в уста которого вложено повествование об удивительном событии, выделенное в тексте заголовком «Рассказ» (хикайат). В этом рассказе идет речь о том, как герой-рассказчик в одном из своих путешествий попал на море в ужасный шторм и как чудом спасся на обломке корабля:

От корабля осталось множество обломков,

Но каждый обломок был в объятиях волн.

Быстро погнал я Рахша плавания,

Привязал я свою душу к одному из тех обломков,

Ведь если для жизни он будет [путеводной] нитью,

Доставит меня из морской пучины на берег.

А если самóй могилой окажется глотка рыбы,

То эта доска будет мне гробом.

Но поскольку от мира мне вышла пощада,

Из струн жизни оставили мне пятую.

Два дня я мучился среди воды и грязи,

А потом прибило меня к берегу.

Оказавшись на берегу, герой попадает в чудесную рощу, полную цветов, которая в поэме описана в традиции весенней календарной поэзии (бахарийа). В этом райском месте герою встречается красавица, дескриптивный «портрет» которой также демонстрирует высокую технику васфа.

Далее автор повествует о том, что герой и красавица долго живут вместе в этом краю, у них рождается множество детей, требующих пропитания. И вот однажды герой отправляется на охоту, чтобы накормить вечно голодных ребятишек, а дальше происходит следующее:

Отправился я однажды в сторону моря

В надежде словить завитком силка добычу,

Чтобы куча детишек, [получив] эту летающую

                                                                        в воздухе пищу,

Перестала кусать пальцы [от голода].

В этих мыслях вздыхал я на ходу,

По морю [поплыл] я на утлой лодчонке.

Как вдруг налетел сильный ураган,

Да такой, что я потерял из виду самого себя.

Дернул тот порыв ветра на