Я смотрю на экран. Марлена знает, о чем говорит. Знает, что я не распространяюсь о наших с Кэрригом отношениях, и слышала все мои объяснения.

О’кей… Я сейчас выхожу. Но когда решишь, что скрывать это не стоит, пожалуйста, сообщи мне. Так скучно быть мамочкой. Хочется хотя бы вашей нью-йоркской жизнью развлечься.

Она уходит из Сети. Я снова взбиваю белки. Так, что вот-вот брызги полетят. Все к черту. Масло подгорело. Белки выглядят совсем не так, как в том видео. Содержимое чашки отправляется в отходы.

— Эй, в чем дело? — спрашивает Кэрриг.

— Испортила завтрак.

Он улыбается.

— Ничего хорошего все равно бы не вышло.

Что выбивается из идеальной картины, это его поддразнивания. Иногда мне слышится в них голос его матери. Но я знаю, что сказала бы Марлена. А у кого по-другому?

Он покусывает губу и гладит мои плечи.

— Ты такая соблазнительная.

— Люблю тебя.

— Знаю. Кстати, мне пришлось одно время принимать амбиен, чтобы уснуть хотя бы часа на три.

— Кэр…

— Дай закончить. Доктор сказал, это волнение, обычное дело у банкиров из-за стресса, положения дел на рынке… В общем, когда требовалось, я просто глотал таблетки. А потом в мою жизнь вошла ты. И вот теперь ты не спишь, потому что влюблена, и я хочу, чтобы ты знала: со мной то же самое. Я сплю по той же самой причине. И мне нравится, что у нас так по-разному. Мне нравится и то, что у нас разное, и то, что одинаковое. Люблю тебя.

Я чувствую его сердце, оно бьется сильнее, настойчивее. Я вижу его отражение в дверце духовки — только тень. Он потеет.

— Чтобы это сделать, полагается опуститься на колено. Но ты знаешь, я всегда буду смотреть на тебя снизу вверх. И всегда так смотрел, снизу вверх. Таких, как ты, нет. Не хочу, чтобы ты сказала мне «да». Хочу, чтобы «да» ты сказала нам обоим.

У меня на пальце кольцо. А я и пропустила, как оно появилось. Колечко — то, что надо. Правильный размер, сидит хорошо, и ощущение приятное, как будто моему пальцу как раз и недоставало чего-то такого. Представляю, как палец крутится, кольцо соскальзывает… и зажмуриваюсь. Надо начинать спать. Спать или писать.

— Ну, — говорит он, как тот парень в рекламе ювелирного магазина, как мужчина, жаждущий преданности, любви, домашнего уюта, мужчина, застигнутый в самый трогательный и уязвимый для его гордости момент, мужчина, нуждающийся в женщине. — Ну… — повторяет он, заметно нервничая. — Тебе нравится?

Эггз

Вот что такое рак. Это та же дрянь, которую ты видел вчера и сегодня (извини, Ло), это конец приключениям, рекламе в телевизоре, вареная лапша, которой тебя вырвало, и выражение на лице Ло, когда ты спрашиваешь ее в четвертый раз за шесть часов, сколько минут она заваривала чай, десять или пятнадцать (извини, Ло), это мочеприемник, это твоя жена, склонившаяся подтереть рвоту, а потом склонившаяся снова, чтобы проверить, не полон ли мочеприемник (извини, Ло). Рак — это когда знаешь, что получил его, потому что облажался сам. Ты не мальчишка, не какая-то там жертва. Нет. Ты — придурок, который так увлекся сердечными приступами и Бородачом, что упустил шанс задушить рак в зародыше. Я изображал бога. И что? Обделался. Рак мочевого пузыря, четвертая стадия. Чудо, что еще жив.

Назовите так, если хотите. После операции, после химиотерапии моя жизнь в основном проходит здесь, в гостиной (вот же идиотское название), куда теперь приходит только Ло.

— Ты «юрел» принял? — спрашивает она.

— Да, принял, — говорю я, как будто могу искупить вину за все потерянное время, за все ее поездки в аптеку, как будто нам это было нужно — расходы, страдания.

Ло смотрит на мой айпад.

— Заряжен?

— Да.

— Мне посидеть с тобой?

Худший из всех вопросов. Ты опорожнил кишечник? Воду допил? От сухариков не вырвало? Ты почистил катетер? Ни один из этих вопросов не сравнится с тем, который она только что задала. Как будто я — ребенок, за которым нужно присматривать.

— Иди. Я в порядке.

Ло берет сумочку и вешает ее на плечо. Собирается навестить Чаки, но нервничает, роется в сумочке, ищет ключи. Я чувствую, о чем она постоянно думает. Если бы ты пошел вовремя к доктору, собирался бы сейчас со мной. Но я болен, у меня низкий уровень лейкоцитов. Раньше я не хотел ехать к Чаки, теперь не могу. Я думаю, каково ей лежать одной в постели и спрашивать себя, как так вышло, что ее сын живет в специальном учреждении, а муж лежит на диване. И оба упрямцы. Она достает из сумочки ключи.

— Эгги. — Сейчас я не ее муж, я — пациент. — В восемь ты должен принять мультивитамин.

— Хорошо, Ло.

Она целует меня в лоб, и это не потому, что она так хочет, а потому что так нужно.

— Я потом напишу, и если чего-то захочешь…

— Я в порядке, Ло.

— Марко может заглянуть. Его подружка приготовила что-то… не знаю что.

Я киваю.

— Хорошо.

Дети Ло превратили мой рак в свой проект, заполнив наш дом одеялами, кастрюлями, таблетками марихуаны и прочим. Когда Ло называет их нашими детьми, я не спорю. Вот оно и есть самое худшее в раке, наши дети. Но я не жалуюсь. Я изо всех сил стараюсь угодить Ло. Я не ищу решений онлайн, как делал, когда заболел Чаки. Я выполняю все медицинские предписания. Я следую всем инструкциям и не задаю вопросов, а когда Ло везет меня к врачу, мурлычу в такт тому, что играют по радио.

Но я не идеален. А кто идеален? Когда она уезжает и ее машины не видно из окна, я встаю с дивана, беру свою трость — наши дети, моя трость — и поднимаюсь в комнату Чаки, к моим коробкам. Ло думает, что я бываю там нечасто, и беспокоится из-за ступенек. Но ничего другого не остается. Я слишком быстро засыпаю на диване и не могу проводить свои исследования на айпаде, потому что она увидит и запретит. Но сюда она никогда не поднимается.

Отдуваясь, сажусь за стол.

Включаю компьютер. Рак — моя вина, это плохая новость. Но есть и хорошая — возможно, я и не тронулся рассудком. За последний год в Линне, Массачусетс, умерли семь социально опасных наркодилеров. Все они умерли от сердечного приступа, и все не дожили до тридцати. Семь, беспрецедентно много.

Первый случай произошел на следующий день после того, как я в «Тенлис» увидел кровь в своей моче. Я прочитал о нем в газете, когда сидел в больничной приемной. Умер какой-то наркодилер. Я сделал мысленную пометку и отыскал старого знакомого, работающего сейчас в Линне, Феликса Морта. Парень не блещет умом, и в Линн он переехал, потому что оттуда семья его жены. Через шесть недель после переезда она бросила Феликса, потому что, по всей вероятности, вернулась в Линн к старому кавалеру. Феликса она просто использовала, чтобы устроиться там поудобнее и освежить увядшие чувства. Он приезжает в Провиденс, сидит, надувшись, на диване, и Ло утешает его, говорит, что все сладится, что он обязательно кого-нибудь встретит. А потом он отключается, и она целует меня и говорит, что, живя в Линне, бедный Феликс никогда никого не встретит. Так или иначе, я позвонил ему, чтобы узнать побольше деталей смерти от сердечного приступа. Феликс сообщил, что парень был настоящий головорез, что никаких следов на коже не обнаружено, что предварительные анализы чистые, ничего серьезного, кроме марихуаны.