— Дилеры не ширяются. Да, как там Ло? — поинтересовался он.

— У нее все хорошо, но подожди. Что там у него с сердцем? Были проблемы?

Феликс рассмеялся.

— С сердцем? Эгги, у него не было сердца. Только черные дела.

Через месяц умирает второй наркодилер. Я начинаю курс химиотерапии.

Проходит еще месяц — третий. У меня выпадают волосы.

А потом следующий. И так далее. Месяц за месяцем я сражаюсь с раком, а в Линне мрут эти бандюганы. Я звоню Феликсу. Он считает, что сорвал джекпот, покупает лотерейные билеты и чувствует себя счастливчиком. Все эти парни стояли в самом верху списка, и им сходили с рук разные гнусности, потому что они нанимали людей, которые покрывали их. И вот теперь эти парни дохнут как мухи. Феликс поверил в Бога и встречается с девушкой, с которой познакомился в церкви.

Насчет отца нашего небесного я не уверен, в моем состоянии это трудно — внутри то жжет, то кусает, — но в Бородача я верю. Верю, что он там. И с каждым днем все сильнее.

Эти головорезы, они все умирают в одиночку. Они все плохие ребята, и худший из них — учитель физкультуры, подсаживавший ребят на крэк. Я выпытываю у Феликса подробности насчет учителя, и он вздыхает.

— Вики меня бортанула.

— Вот же хрень. Мне очень жаль, Феликс. Знаешь, меня тут выворачивает от химии. Я бы послушал твою историю, но мне нужна информация по учителю. Есть еще что-то?

Вы думаете, рак — это шанс не загреметь в тюрьму, но так бывает не всегда. Мама Феликса умерла от рака, когда он был ребенком, и когда заболевает кто-то вроде меня, кто-то в годах, он только пожимает плечами — мол, мы все от чего-нибудь умрем. Так что я и не удивился, когда, позвонив Феликсу в следующий раз, попал на голосовую почту, а перезвонить мне он не удосужился.

Да пошел ты, Феликс.

Я знаю, что это Бородач. Одиннадцать мертвецов в Линне, все моложе тридцати, но что еще важнее — нулевой показатель смертности по той же причине среди людей той же возрастной категории за тот же период в Провиденсе. Статистика не лжет.

Но как он это делает?

Внизу звонок в дверь. Марко. Вовремя спуститься я не успею, допустить, чтобы он поднялся сюда, не могу. Снова звонок. Я их слышу. Слышу, как они ищут ключ. Слышу, как находят. Дело дрянь. Я закрываю ноутбук. Слышу, как они входят, Марко и его девушка. Шепчутся.

Марко: Может, он спит. Разве нам не стоит его проверить?

Не, малыш, давай просто оставим все в холодильнике. Не надо его будить.

Но надо же убедиться, что он в порядке.

Разумеется, в порядке. Такие, как он, не сдаются. Старая школа.

Убил бы.

И вот они уже ходят там, суют повсюду свой нос, радуются возможности порыться в учительском столе. Я слышу, как выдвигаются ящики. Обмениваются комментариями по поводу наших счетов, наших расходов, а у меня горит лицо.

Но вот наконец устали. Какая тоска, говорит девушка. Вот уж не повезло людям, так не повезло. Он целует ее. По-настоящему. Говорит, как ему повезло встретить ее. Говорит, надо ценить каждый день. Он начинает снимать с нее блузку, и я слышу, как дребезжит стол. Вот так так, Марко и впрямь собирается трахнуть подружку на нашем обеденном столе! Стараюсь не слушать, закрываю уши ладонями, смотрю на уточек на стене. Рак — недуг изобретательный и всегда изыскивает способ сделать новый день хуже предыдущего, и я все крепче зажимаю уши, как будто можно не слышать, как молодежь… трах-трах-трах.

Вечером я снова лежу на диване, и Ло пытается скормить мне лазанью от Марко и Беллы. Я говорю, что не голоден, но она стоит на своем. К сожалению, лазанья и впрямь оказывается вкусной — сладкая рикотта[74], тающий сыр, плоская, как мне нравится, лапша. Ем и думаю о Бородаче, Тео Уорде. Наверняка он там, в Линне, разбирается с наркодилерами.

— Эгги, — стонет Ло, — я такой вкуснятины не едала, правда?

Рак — это когда жена права, и твои детки приготовили отличную лазанью, но Бородач в Линне, а ты на диване, и тебя тошнит.

Я облизываю вилку.

— Ло. Передай-ка мне ведерко.

Джон

На следующее утро я отправляюсь на прогулку к Кинг-Бич, моему любимому месту во всем городе. Мне нравится здесь, нравится союз металла и бетона против воды. Я стою на дорожке, смотрю на бьющиеся о бетонную стену океанские волны и ощущаю себя героем вроде Лео на «Титанике».

Сидя на занозистой скамейке, которую считаю своей, я звоню маме. Звонить ей я стал после того, как перебрался сюда. Здесь я ощущаю себя в безопасности. Теперь, когда у меня есть цель, я могу, как все нормальные люди, позвонить раз в неделю домой.

Мама отвечает всегда. И всегда кашляет.

— Джон.

— Мам.

— Ты где?

— Я в порядке.

— Джон, я никому не скажу. Скажи только, где ты. Я слышу, как плещется вода.

— Я на пляже.

— На каком?

— Ты как? Как папа?

— Почему ты не приезжаешь домой?

Я не могу сказать, что приеду домой. Не могу сказать, что я — супергерой, сражающийся с преступниками. Она напустит на меня копов, и получится нехорошо. По большей части мама говорит сама. Рассказывает о всяком-разном, о женщине, которая не нравится ей на работе, о дереве во дворе, которое спилил папа. Потом мы молчим. А потом она плачет.

— Я люблю тебя, мам.

— Так приезжай домой. Дай мне посмотреть на тебя, обнять.

Она задыхается и наливает вина. Такая жизнь не для нее. Она не настолько сильна, чтобы перенести похищение единственного сына, его возвращение и новое расставание.

— Скажи папе, я по нему скучаю, — говорю я и даю отбой.

Я не плачу. Запрещаю себе плакать, как человек в ресторане запрещает себе заказать десерт.

Смотрю на воду. Когда маме исполнилось тридцать пять, подруги подарили ей десять занятий с персональным тренером в спортзале. Его звали Клео, и после первого занятия она пришла домой разгоряченная и улыбающаяся. Я люблю Клео! И он сказал, что у меня отлично получается. Мне уже нравится. Мы с папой поспорили, на сколько ее хватит. После следующего занятия, через три дня, мама пришла потная, потирая поясницу. Этот урод учит меня всяким там движениям и сегодня загнал на новые тренажеры. Папа закудахтал. Единственный способ привести себя в форму — это удивить собственные мышцы. Потом, когда поймешь, как это делать, будет намного легче. Тело работает само, на автопилоте. Спор выиграл папа. На третье занятие мама уже не пошла. Сказала, что поняла, почему это называют отработкой, и что такие занятия не для нее.