недолго. «Воину-сове» удалось дотянуться до нескольких человек, но затем он сорвался с крыши и пропал[604]. Затем, 12 августа, Куаутемок отправил к Кортесу гонца, заявив, что готов начать переговоры о капитуляции. Кортес прибыл на рынок Тлателолько, заранее выбранный обеими сторонами в качестве места встречи, и стал ждать. Прошло несколько часов, но он по-прежнему оставался в одиночестве: Куаутемок, первым запросивший мира, не явился. Вне себя от ярости, Кортес приказал Альварадо продолжить наступление.

Поскольку Тлателолько оказался полностью отрезан – Сандоваль взял его в окружение при помощи оставшихся на плаву бригантин, – ацтеки могли спастись только через груды тел своих павших собратьев или по крышами еще сохранившихся строений. У них не было оружия, которое можно было противопоставить испанскому. А те вместе с союзниками, напротив, были вооружены мечами и круглыми щитами, которыми тласкальтеки орудовали с такой свирепостью, что шокировали даже бывалых конкистадоров. Кортес утверждал, как всегда изрядно преувеличивая, что около 40 000 туземцев пали от их рук: «И столь громкими были крики и стенания детей и женщин, что среди нас не нашлось никого, чье сердце не разбилось бы в одночасье». В самом деле, продолжал он: «Для нас было труднее отвратить наших союзников от столь жестоких убийств, нежели самим сражаться против индейцев, ибо такая невыносимая жестокость, столь чуждая любому естественному порядку, никогда не была в таком почете, как среди коренных жителей этих мест»[605].

Несмотря на то что Куаутемок более не мог игнорировать неизбежное, он все равно не сдавался; буквально все представления мешика о его роли как тлатоани препятствовали каким-либо переговорам. Он провел заключительную встречу с несколькими оставшимися предводителями ацтеков, чтобы обсудить, как им действовать дальше. Затем эти предводители попытались вывезти Куаутемока на лодке[606]. Кортес дал всем своим капитанам указание во что бы то ни стало захватить Куаутемока живым. Наконец тлатоани ацтеков заметил командир одной из бригантин по имени Гарси Ольгин, который догнал лодку Куаутемока и пленил его[607]. Затем последовала постыдная перепалка между Ольгином и его командиром Сандовалем, после чего Куаутемока наконец доставили к Кортесу, который принял правителя ацтеков, сидя под «разноцветным балдахином» на крыше одного из домов, в роскошной обстановке: ковры, кресла и обилие хорошей еды[608].

Кортес, желая, чтобы Куаутемок знал, что он очень его уважает, встретил властителя радушно[609]. Со своей стороны, Куаутемок со слезами на глазах сказал Кортесу, что сделал все, что в его силах, чтобы защитить свой город: «Сопротивлялся я тебе по обязанности, как государь этой страны. Теперь это кончилось; я побежден, я твой пленник; прошу, возьми кинжал, вон тот, у твоего пояса, и убей меня». На что Кортес «мягкими и очаровательными словами» ответил, что он лишь еще больше восхищается тлатоани за образцовое мужество, которое тот проявил при защите своего города. Хотя Кортес сожалел, что Куаутемок не заключил мира раньше и не избежал тем самым стольких смертей и разрушений, он заверил пленника, что тот сможет и впредь править своими владениями. Затем Кортес осведомился о жене Куаутемока и попросил привести ее и ее свиту[610]. Война против мешика, «которой… Господь соизволил положить конец в праздник святого Ипполита, то есть в тринадцатый день августа 1521 года», наконец была выиграна[611].

Несмотря на примирение Кортеса с Куаутемоком, настроение даже отдаленно не напоминало праздничное. После нескольких недель осады, сопровождавшейся грохотом обрушения зданий, артиллерийской пальбой и криками боли, всюду царили оглушительная тишина и зловоние разлагающихся трупов. У выживших по-прежнему не было еды и питьевой воды. В ответ на мольбы Куаутемока Кортес позволил немногим оставшимся в живых измученным ацтекам покинуть столицу и искать убежища в соседних городах. Их исход представлял собой жалкое зрелище. Сами конкистадоры перебрались в более благоприятные для здоровья кварталы Койоуакана, где и было устроено празднество: они пили вино с корабля, недавно прибывшего в Веракрус, и запивали им среди прочего свинину из Санто-Доминго, мясо мексиканской индейки и ломти кукурузного хлеба. Хотя им удалось одержать огромную победу, ее цена была непропорционально высокой. Подавленное настроение победителей упоминают все без исключения очевидцы.

Глава 10

Мечта великого канцлера

В Старом Свете известие о триумфе Кортеса было встречено без особого интереса. В этом не было ничего удивительного: новости шли долго и их не сопровождало то единственное, что раньше привлекало внимание императора, – сокровища. Это было странно, поскольку Кортес сумел захватить у Куаутемока изрядные богатства; больше того, вместе со своей третьей реляцией Карлу V от 15 мая 1522 г. он послал огромную партию ценностей, включавшую 50 000 золотых песо, много драгоценных камней и нефрита, большое количество разнообразных подарков для сановников, церквей и монастырей, трех живых ягуаров и даже несколько костей, предположительно оставшихся от мифических гигантов. Кортес явно выставлял себя меценатом эпохи Возрождения, готовым вознаградить каждого члена Королевского совета Кастилии, включая даже самого епископа Хуана Родригеса де Фонсеку. Дары, которые Кортес направил этому своему непримиримому врагу, дают нам хорошее представление о его расчетливой щедрости: два епископских одеяния, одно синее, с широкой золотой каймой и воротом с роскошными перьями, другое зеленое, с воротом, украшенным экзотическими масками; четыре декоративных щита, один из которых – с расположенным в центре рубином; герб из крупных зеленых и золотых перьев; коллекция сделанных из настоящих перьев чучел попугаев с золотыми клювами[612]. Если бы все это достигло места назначения, случился бы настоящий фурор, но этого не произошло.

Плавание через океан обернулось чередой катастроф. Одному из ягуаров удалось вырваться на свободу, после чего он убил двух моряков и сильно покалечил третьего, а затем прыгнул за борт[613]. Уже после Азорских островов флот был атакован Жаном Флери, французским пиратом из Онфлера, который подчинялся Жану Анго из Дьеппа[614]. Анго сторожил корабли Кортеса еще с тех пор, как услышал о сокровищах, выставленных на всеобщее обозрение в Брюсселе в 1520 г. Его, вероятно, также вдохновило высокомерное замечание короля Франциска I, что уступки, которые делал Испании и Португалии папа, никоим образом не ограничивают права третьих сторон. «Покажите мне в завещании Адама пункт, – якобы воскликнул король, – согласно которому меня надлежит лишить доли при разделе мира»[615].

Нетрудно представить себе отчаяние Кортеса, когда известие о потере этих огромных сокровищ достигло его ушей в первые месяцы 1523 г. Прошло больше года после падения Теночтитлана, а он так и не получил ни единой строчки от Карла V. Однако у императора были более срочные дела. По мере того как росла его империя, в его записях оставалась загадочная лакуна: Карл продолжал хранить молчание как по поводу предметов, которые так восхитили Альбрехта Дюрера, так и по поводу «Индий» как таковых[616]. Нужно признать, что в Кастилии тогда царил полный хаос: хотя восстание комунерос было подавлено в апреле 1521 г., спровоцировавшие его проблемы никуда не делись. Но и в других частях своих владений Карл столкнулся с кризисом беспрецедентных масштабов. Практически в момент поражения комунерос на его пути встретился человек, которому предстояло изменить ход самой истории. Мартин Лютер четко осознавал себя предвестником новой эпохи, и это осознание нашло отражение в его отказе от полученной при рождении фамилии Людер, которая в немецком языке вызывает неуместные ассоциации с распущенностью и безнравственностью. В итоге примерно тогда же, когда он сформулировал свои знаменитые девяносто пять тезисов, то есть осенью 1517 г., он взял себе греческое прозвище Элевтерий, что означает «освобожденный», впоследствии сократив его до Лютера[617].

Когда 18 апреля 1521 г. Карл и Лютер встретились на рейхстаге (имперском съезде) в Вормсе, то, что начиналось как заурядный спор по поводу злоупотребления индульгенциями – свидетельствами о даровании «освобождения от временного наказания, полагавшегося за грех после его отпущения»[618], в итоге превратилось в широкомасштабное восстание. К тому времени Лютер уже стал