следовательно, с Испанией, которая, как известно, просто кишела москитами. Если учесть, что слово «мечеть» на испанском языке – mezquita, становится понятно, почему короля ассоциировали с летучей мышью, пожирающей москитов и, соответственно, мечети. Первоисточником Гаттинаре тут послужил валенсийский врач и астролог Иеронимус Торрелья, конкретно связавший с персоной Фердинанда Арагонского пророчество, повествующее об отшельнике из Константинополя и начинающееся теми самыми словами «Воспари, летучая мышь, воспари!»[645].

В атмосфере подобных рассуждений новости из Нового Света невозможно было воспринимать иначе как воду, льющуюся на имперскую мельницу Гаттинары. Сам Кортес утверждал, что новые территории, которые он недавно захватил именем Карла, были настолько обширными и важными, что император мог с полным правом принять еще один императорский титул, не менее почетный, чем уже имеющийся у него титул императора Священной Римской империи[646]. Вызванный такими новостями перелом в общественном воображении был очень глубоким. Он даже выставил в новом и неожиданном свете наследие мятежных комунерос. Прекрасно помня о глубоких социальных противоречиях, вызванных как раз имперскими замыслами Карла, Гаттинара представлял Новый Свет так, что он привлекал недавних повстанцев. Новое видение империи имело мало общего с тем образом, который еще недавно казался столь враждебным кастильским интересам. Тот факт, что новая империя на другом берегу Атлантики возникла – волей случая и, как считали Гаттинара и его сторонники, Провидения – одновременно с возложением на нового императора обязательной роли защитника христианского мира, должен был позволить национальным амбициям комунерос возродиться «подобно фениксу из пепла, чтобы приветствовать блестящие возможности новой имперской эпохи»[647].

Самым очевидным свидетельством той важности, которую Новый Свет приобретал при дворе Карла, было решение доверить все связанные с ним дела Гаттинаре – решение, кульминацией которого стало создание в августе 1524 г. Королевского верховного совета по делам Индий. Одной из первых инициатив канцлера стала ревизия существующей ситуации, для чего была создана специальная комиссия по расследованию утверждений Диего Веласкеса относительно действий Кортеса в Мексике. Сделав вывод о том, что мандат Веласкеса следовало считать истекшим с того момента, как он назначил Кортеса главнокомандующим мексиканской экспедицией, комиссия сняла с Кортеса все обвинения в мятеже, признала его завоевание Теночтитлана и официально назначила его губернатором Новой Испании[648].

Эти новости достигли конкистадора осенью 1523 г. И, хотя тут был повод для радости, далеко не все обстояло так, как ему бы хотелось. Подозревая его в алчности и двуличности, специальная комиссия с одобрения Гаттинары также назначила в «помощь» Кортесу – очевидный эвфемизм для надзора за ним – четырех человек, каждый из которых получал жалование в размере более 500 000 мараведи в год. Кортес заподозрил неладное, когда заметил, что его собственное годовое жалование будет значительно меньше, чем у любого из его четырех «помощников», – 366 000 мараведи, примерно столько, сколько губернатор Николас де Овандо получал двумя десятилетиями ранее[649].

Это стало унизительным ударом, особенно потому, что совсем недавно, в конце августа 1523 г., Кортеса очень ободрило прибытие трех фламандских францисканцев. Конкистадор уже в течение некоторого времени просил прислать ему нищенствующих монахов, особенно францисканцев, чтобы они распространяли христианское учение. Поэтому их появление было хорошим предзнаменованием, и он вряд ли ожидал, что его так сильно разочаруют предложенные комиссией условия. Тем не менее прибытие этих францисканцев стало началом одной из самых поразительных глав в нашей истории.

Глава 11

Мир нищенствующих монахов

Францисканцы Иоганн Деккерс, Иоганн ван дер Аувера и Питер ван дер Моэр прибыли в Новую Испанию из своей родной Фландрии. Через Англию и Кастилию они проследовали в компании самого Карла V, так что, по сути, были настоящими императорскими посланниками. Более чем вероятно, что они слышали и о сокровищах, которые так пленили Альбрехта Дюрера в Брюсселе, даже если сами их не видели. Однако их интерес к Новому Свету выходил далеко за рамки стремления к материальной выгоде.

Еще 25 апреля 1521 г. папа Лев X разрешил отправиться в Новую Испанию двум монахам-францисканцам[650]. Это были известный фламандский проповедник Жан Глапион, некогда духовник Карла V, и аристократ Энрике де Киньонес[651]. Эти двое так и не пересекли Атлантику: Глапион в том же году неожиданно умер, а Киньонес, более известный как Франсиско де Лос Анхелес – это имя он взял, когда присоединился к ордену, – был избран генеральным комиссаром францисканцев-ультрамонтанов (другими словами, обитающих к северу от Альп), а впоследствии и генеральным министром ордена[652].

Несмотря на большую занятость на новой должности, брат Франсиско не упускал из виду дела Нового Света. Он, несомненно, приложил руку к тексту буллы Omnimoda, выпущенной новым папой Адрианом VI годом позже[653]. Дополняя указания Льва X, Адриан призвал отправиться в Новый Свет монахов всех нищенствующих орденов – хотя и отдавал при этом предпочтение францисканцам. Пользуясь языком, отсылающим к позднесредневековому фламандскому мистически-реформаторскому движению, известному как «Новое благочестие» (Devotio moderna) – его наиболее характерным примером являлся чрезвычайно популярный богословский трактат «О подражании Христу» (De Imitatione Christi), приписываемый Фоме Кемпийскому (ок. 1380–1471), – папа призывал нищенствующих ордена принять этот вызов. Трое фламандских францисканцев, прибывших в Мексику в 1523 г., были глубоко вовлечены в это движение. Оказавшись на месте, они сразу же начали влиять на все происходившее и, в частности, на самого Кортеса, который вскоре проникся их идеей создания в Новом Свете церковной организации, свободной от европейской коррупции. В октябре 1524 г. он написал из своего особняка в Койоуакане еще одно длинное письмо Карлу V, в котором призывал императора присылать больше нищенствующих монахов, особенно францисканцев, а не «епископов и других прелатов», которые «не смогут сопротивляться привычке… использовать церковные блага для себя, то есть тратить их на пышные обряды и другие пороки»[654].

Несмотря на непоколебимую приверженность трех монахов своему реформистскому проекту, они не закрывали глаза на стоящие перед ними трудности. Питер ван дер Моэр, который стал известен в Новой Испании как Петр Гентский, был прирожденным преподавателем с завидными лингвистическими способностями. Глубоко полюбив свою паству, он тем не менее сетовал, что идолы, которым они поклонялись, на самом деле представляли собой сонм демонов, «которые столь многочисленны и разнообразны, что даже сами индейцы не могут их сосчитать». Хотя его и ужасала сохранявшаяся традиция человеческих жертвоприношений, он воспринимал это явление как результат ложной веры в то, что в противном случае «их боги, которые по своей сути всего лишь дьяволы, убьют их и съедят». Таким образом, его новообращенные христиане приносили жертвы «не из любви, но из страха». Тем не менее, отмечал он, «рожденные в этих краях по своей природе чрезвычайно красивы и одарены во всем, особенно в благой способности принять нашу святую веру». Главное было помочь им покончить с их «рабским положением», которое заставляло их делать все «как по принуждению, а не по любви». Это объяснялось «не их природой, но привычкой, потому что их никогда не учили действовать из любви к добродетели, а только из страха и опасения»[655].

Такое отношение было свойственно не одним лишь фламандским францисканцам. В 1524 г. в Новую Испанию прибыла группа из 12 кастильских монахов, посланных Франсиско де Лос Анхелесом с инструкциями, пропитанными точно тем же духом аскетического рвения[656]. Сам Кортес приветствовал «Двенадцать», как их стали называть, крайне символическим жестом: на глазах у собравшейся испанской и местной знати преклонил колени, чтобы поцеловать руку их предводителя, монаха Мартина де Валенсии[657]. Вскоре после этого, в октябре 1524 г., Кортес попросил братьев Иоганна Деккерса и Иоганна ван дер Ауверу сопровождать его в долгой и трудной экспедиции в Гондурас. Возможно, его злил надоедливый контроль со стороны назначенных Советом по делам Индий «помощников» со слишком большим жалованием, вполне способных взять на себя все