важнейшим ориентиром для тех христианских общин, которые определяли себя через отрицание идей, принятых официальной церковью. Неукротимая страсть, с которой он отстаивал свои представления, вскоре превратила Лютера фактически в первого великого пропагандиста эпохи книгопечатания[619]. По одной из оценок, только в 1523 г. вышло 183 издания его работ, а публикация откликов на них привела к ошеломляющему десятикратному росту выпуска продукции недавно открытых немецких типографий[620]. С учетом приверженности Лютера идее перевода Библии на язык, понятный носителям самых разных диалектов, распространенных от Нидерландов до Польши, его движение сделало немецкий язык идеальным культурным инструментом, с помощью которого давнее недовольство злоупотреблениями местного духовенства нашло свое выражение наряду с ожесточенными нападками Лютера на папство[621].

А если всего этого – так некстати добавившегося к постоянно растущей угрозе османского экспансионизма – было недостаточно, чтобы помешать Карлу V уделить внимание тем или иным новостям от Кортеса, поражение комунерос привело к снятию опалы с епископа Хуана Родригеса де Фонсеки, который приходился братом военачальнику, одолевшему повстанцев. Как и следовало ожидать, он тут же принялся всячески мешать планам Кортеса. Почти сразу он арестовал Алонсо Эрнандеса Пуэртокарреро, одного из посланников Кортеса, по надуманным обвинениям в развратных действиях – обвинениям настолько старым, что преступление якобы имело место еще до его первой экспедиции в Новый Свет почти 10 лет назад. Фонсеке также удалось убедить регента Карла V Адриана Утрехтского, внимание которого было поглощено событиями в Германии и последствиями восстания комунерос, назначить одного из своих протеже, Кристобаля де Тапиа, губернатором Новой Испании, как Кортес назвал Мексику[622]. Тапиа в ту пору служил королевским инспектором на Эспаньоле. Теперь, получив поддержку от епископа и регента, он в декабре 1521 г. отправился в Веракрус, имея при себе инструкции арестовать Кортеса по обвинению в алчности и неповиновении приказам, после чего отправить его обратно в Испанию, где его ожидал суд[623].

Очевидно, Тапиа не осознавал, с кем ему предстояло столкнуться. Еще до того, как Кортес получил какое-либо письменное уведомление от нового губернатора, он приказал своему верному Сандовалю отправиться в Медельин – так он решил переименовать тотонакский город Наутла, расположенный на побережье залива севернее Веракруса, – чтобы основать там муниципалитет и назначить всех необходимых советников и магистратов. Тем временем сам Кортес проделал то же самое в Теночтитлане, превратив этот великий город-государство в точную копию кастильского муниципалитета[624]. Эти инициативы полностью соответствовали основанной на средневековой правовой традиции и книге «Семь партид» стратегии, которую Кортес ранее уже применил против Веласкеса[625]. Помимо Веракруса, Кортес теперь контролировал еще три муниципалитета, включая Сегура-де-ла-Фронтера, и со всеми ими Тапиа предстояло как-то справиться. Это дало Кортесу достаточно прочную юридическую защиту, чтобы направить Тапиа граничащее в своей самоуверенности с простодушием письмо. В нем он вспоминал, как хорошо они были знакомы в пору пребывания на Эспаньоле, и доверительно признавался, что рад такому мудрому назначению на должность губернатора – что он сам не смог бы подобрать кандидатуру лучше[626].

Как это нередко бывало с Кортесом, любившим выставлять события в выгодном для себя свете, в действительности все было иначе. Конкистадор был прекрасно осведомлен, какое негодование вызывало скудное вознаграждение, которым были вынуждены довольствоваться большинство его соратников из-за того, что он настаивал на приоритетности отчислений в пользу Карла V. Многие из них могли счесть прибытие Тапиа хорошей возможностью исправить эту прискорбную ситуацию. В таких обстоятельствах Кортес сполна продемонстрировал, насколько изворотливым и двуличным он мог быть в случае необходимости. Всячески показывая, будто он хочет лично встретиться со своим «добрым другом» Тапиа в Веракрусе, он одновременно утверждал, что его ближайшие соратники не дают ему этого сделать из опасения, что, если он оставит Теночтитлан без «очевидного предводителя», это может легко привести к смятению и мятежу. Поэтому он согласился отправить вместо себя на встречу с Тапиа Педро де Альварадо и Гонсало де Сандоваля. В который уже раз Кортес делал вид, что неохотно уступает идее, которую почти наверняка выдвинул сам[627].

За этим последовало смелое применение правовых принципов, которое Кортес позже разъяснил в письме Карлу V. «По прибытии на место, где остановился упомянутый Тапиа», писал он, его посланники «все отправились в город Семпоалу». Там Тапиа представил им «инструкции Вашего Величества, которым все они подчинились с уважением и почтением, подобающими Вашему Величеству. Однако, что касается их выполнения, они заявили, что им необходимо апеллировать непосредственно к Вашему Величеству, потому что это отвечает интересам королевской службы, как станет ясно из причин, которые они привели в том же апелляционном прошении… которое было должным образом заверено нотариусом»[628]. Испанские слова, которые употребил Кортес, – obedecieron («подчинились») и en cuanto al cumplimiento («что касается их выполнения») – были использованы им намеренно, чтобы отсылать к широко распространенной правовой формуле obedezco pero no cumplo: «подчиняюсь, но не выполняю».

Современному читателю трудно не заподозрить определенный цинизм, столкнувшись с такими на первый взгляд замысловатыми рассуждениями, которые часто воспринимаются как семантическое оправдание софистики и коррупции. Но в таком случае мы игнорируем два фундаментальных момента. Во-первых, эта формула была разработана в позднесредневековой Испании как механизм защиты интересов – и, в более широком смысле, fueros, то есть местных обычаев и привилегий, – очень несхожих регионов и поселений, которые сохраняли значительную степень автономии при верховенстве короны. Именно по этой причине Кортес позаботился основать для сопротивления Тапиа два новых муниципалитета. Это также объясняет ту убежденность, с которой Альварадо и Сандоваль могли возражать на требования Тапиа о «подчинении» беспроигрышным, в общем и целом, юридическим аргументом: их отказ выполнять инструкции Тапиа не означал «неподчинения». Все это они высказывали с уверенностью людей, считавших себя рыцарственными героями недавних побед, одержанных в самых героических обстоятельствах. К тому же, как представители законно учрежденных муниципалитетов, они могли утверждать, что гораздо лучше, чем Тапиа, знают, что соответствует интересам и новых территорий, и далекого монарха, к которому они имели законное право обратиться с апелляцией. Учитывая все это, Альварадо и Сандоваль без труда убедили Тапиа вернуться на Эспаньолу и дожидаться там решения Карла V, которое будет вынесено, как только император найдет возможность рассмотреть их прошение[629].

Во-вторых, само понятие «подчинения» необходимо поместить в контекст того времени. Сейчас этот термин принято трактовать в первую очередь как акт воли: подчиниться означает временно отказаться от собственной воли, отдавшись воле другого. Таким образом, в современном контексте идеальное подчинение особенно четко видно в ситуации, когда люди соглашаются выполнить приказ, с которым они на самом деле внутренне не согласны. Но такое понимание показалось бы конкистадорам абсурдным. Для них термин «подчинение» был намного ближе к оригинальному латинскому корню этого слова: obedire происходит от ob audire – «слушать». Это означает, что подчинение было прежде всего актом не воли, но разума. Плохой приказ был не столько неудобным, сколько глупым; он приводил к ситуации, когда ни тот, кто командует, ни тот, кто подчиняется, ничему не научился у другого – и, следовательно, когда любое «выполнение» было бы вредным для всех, в том числе и для того, кто отдал этот самый приказ. Таким образом, вместо того, чтобы слепо подчиняться приказу, игнорируя собственное мнение, принцип «подчиняюсь, но не выполняю» позволял понимать подчинение как в первую очередь процесс обучения, вопрос практического интеллекта, когда те, кто отдавали приказы, и те, кто их выполнял, приходили к общему мнению. Другими словами, наибольшее значение имело не то, что те, кто командовал, навязывали свою волю другим, а то, что многие считали их правыми. В противном случае те, кто «подчинялся», могли обращаться напрямую к королю посредством предусмотренных законом механизмов. Основополагающими среди них были избираемые на местном уровне муниципалитеты – муниципалитеты, которые Кортес активно и спешно