был точно тем же, что и у Саши на Курской дуге и у дяди Васи в штабе маршала Нея? Это он один путешествует из эпохи в эпоху, или его разные ипостаси?

- Ты имеешь в виду, что он – это одна общая сущность в виде лётчика, а образы в разных временах – это некие телесные оболочки, живущие в своём времени?

- Что-то в этом роде, - неуверенно подтвердила девушка. – У Саши в 1943-м году он был самим собой; у дяди Васи в 1812-м уже курьером императора; у меня в 1223-м – ратным воином князя Ярослава Всеволодовича. Кто эти лётчики на самом деле, или, точнее – кто те люди, живущие каждый в своём времени?

Семён надолго задумался и, подкидывая ветки в костёр, отхлебнул кофе, который Люда сварила в честь их встречи. Теперь беречь его не имело смысла: любимый напиток Василия Михайловича отныне принадлежал всей команде, и они хотели его поскорее выпить, чтобы лишний раз он не напоминал о трагедии.

Так и сидели они до самой глубокой ночи у тлеющего костра. Спать не хотелось. Радость встречи и печаль за профессора перемешивались между собой, а они всё говорили и говорили.

Однако у Губы были совсем иные планы…

********

Я воплощённая идея, выскочившая из небесного живота.

Как ястреб, я лечу за границы изведаного в сферу неизведаного.

Норманди Эллис: «Пробуждающийся Осирис».

*****

Воняло мочой и гнилыми яйцами. Этой ночью Губа спал в кустах, отдельно от остальных членов команды, и обмочился прямо под себя в спальный мешок. Ему снились кошмары.

Уйдя вчера вечером с ружьём проверять капканы, он уже знал, что будет делать дальше. В группе он чужой. Ну, что ж…тем хуже для них. Он больше не будет идти у них на поводу, словно марионетка в руках кукловода. Не считая Семёна, он оставался самым опытным в их поредевшей команде. Они ещё пожалеют, что начали брезговать его обществом: он и без них справится. Он будет находиться рядом, идти параллельно с ними, спать недалеко от них, но в контакты с ними не вступать, во всяком случае, до той поры, пока Семён не выведет их к границе купола. Они не будут даже подозревать о его незримом присутствии рядом с ними. Пусть считают, что он ушёл от них, обидевшись на их к нему предвзятое отношение. А он-то уж точно не пропадёт: навыки выживания у него на порядок выше, чем у этого мальчишки с его смазливой девкой. Пусть попробуют обойтись без него и его капканов: ружьё тоже находится при нём – а это уже минус одна огнестрельная единица для них, если произойдёт что-то из ряда вон выходящее, например нападение.

Так он и поступил.

Вернувшись к костру, он, якобы в знак примирения положил у ног Люды тушку дикого зайца из капкана и вызвался дежурить этой ночью первым. Никто ничего не заподозрил. Зайца освежевали и оставили на утро, чтобы, позавтракав, тут же выдвинуться в путь: как говорил Семён – бежать из этого чертова треугольника без оглядки.

Когда все уснули, фотограф, собрав необходимое и захватив патроны, покинул лагерь.

Отдаляясь и путая следы, он, тем не менее, знал их дальнейший разработанный маршрут, и был уверен, что не потеряет их след все оставшиеся дни. Он будет продвигаться сзади вслед за ними по их же собственным следам. Всё просто. Костёр разводить будет днём, подальше от них, чтобы не обнаруживать своего присутствия, а затем догонять их – благо с ними баба и идти быстро они не смогут.

Таковы были его планы.

Потом он уснул под утро и ему снились кошмары - от этого, собственно говоря, и обмочился. Проснулся от запаха и мокрого мешка.

Пока над костром сушилась одежда и вывернутый наизнанку мешок, он выпил сто грамм спирта и, завтракая, принялся вспоминать, что же ему такое приснилось, отчего он потерял контроль над мочевым пузырём. Такого раньше за ним не наблюдалось, разве что в раннем детстве. Что это было? Расплывчатые видения теснились у него в голове, но тут же, распадаясь, покидали мозговые клетки навсегда. Что-то эфемерное, похожее на стискивающие скобы капкана, сжимающие затылок. Даже сейчас, пытаясь вспомнить, он покрывался мурашками, и дрожь пробирала всё его тело. Какие-то образы чудовищных монстров, какие-то сгустки щупалец, проникающие в его сущность, и…этот голос.

Губа вспомнил его, и едва не выронил кружку из рук. Голос казался знакомым, словно он его когда-то уже слышал. Надо полагать, этот голос разговаривал с ним во сне. Нужно вспомнить – о чём именно…

Голос в его сознании прошептал,…нет – прошелестел:

- Я сущность. Я есть ты. Я воссоздался из темноты космоса и, подобно птице-ястребу, вознёсся в твоём сознании. Задай вопрос. Я – это ты…поговори со мной. Задай вопрос, задай вопрос, задай вопрос…

Скулы свело судорогой и челюсти пришли в движение сами, независимо от его желания и, вопреки его хотению. Повинуясь голосу, Губа, с натугой разжимая зубы, процедил:

- Кто ты? – звук собственной речи не дошёл до его сознания, но со стороны он прозвучал как страдальческий шёпот, доносящийся ночью из-под одеяла.

- Я есть ты, - снова прозвучало в голове. Сознание выдало Губе на-гора информацию: голос был его собственным, но искажённый какими-то помехами, пробивающимися, словно через параболическую антенну радиоустановки. Электромагнитные волны статики пронизывали фразы, однако разобрать их было легко, как будто он сам их и произносил. По большому счёту, это напоминало диалог самим с собою, только в двух различных ипостасях раздвоения личности: и один из говоривших находился вне внутреннего сознания – где-то, скорее всего, в ином измерении.

Шизофрения в чистом её виде, если по-научному.

- Задай вопрос, - голос, казалось, впитывался в сознание как вода в губку.

И он ему подчинился.

- Ты – это я? – губы шевелились сами собой, независимо от желания фотографа. Он ничего не чувствовал, только лежал у муравейника и в неге слушал внутри себя свой же диалог. Ближайшие насекомые уже начали путешествовать по его руке.

- Я есть ты. Птица разума в полёте души твоей. Я ястреб. Идея твоего существования. Мы вместе во плоти.