Маша улыбнулась.

– Берем стрелу… – послышался шорох и тихоесопение. – Аккуратно расщепляем ее на конце… – потрескивание. –И вставляем перышко. Одно! Не весь пучок.

– А потом обматываем ниткой? – догадалась Ира.

– Угу, обматываем. – Бабкин быстро проделал всенеобходимые манипуляции и продемонстрировал готовую стрелу. – Ну как,нравится?

– Классно!

– Прикольно!

– И что, она в самом деле полетит?

– Обижаете, Ирина Дмитриевна! – с обидой отозвалсяБабкин. – Не полетит, а со свистом помчится в цель.

Он наконец повернулся к Маше, чтобы и та оценила его работу.А она только что расстегнула «молнию» и верхнюю пуговицу на шортах, и живот ееиспытал такое облегчение, что лицо Маши озарилось лучезарной улыбкой, подобнойтой, в которой расплывается человек, освободившийся от острого камешка вботинке. От ее улыбки и взгляда Сергей чуть не сломал стрелу, засмущался и взялочередное перо.

– Вторую делайте сами. – Он протянул пероДимке. – Только ножом я расщеплю…

Маша закрыла глаза и блаженно вздохнула. Пузу было хорошо.

Вечером объевшиеся блинами Димка и Костя уснули почтиодновременно – Димка на кровати сестры, а Костя – на Димкиной. Подумав, ихрешили не будить, и Ирина отправилась спать в свою бывшую комнату.

– Завтра Вероника должна приехать, – вслухподумала Маша, зажигая свет в мансарде. Сергей стоял на лестнице и смотрел нанее. – Узнает про Лесника, расстроится… Кстати, блины у тебя получилисьочень вкусные. Научишь меня печь такие?

Бабкин продолжал стоять неподвижно. Маша шагнула к нему исделала то, что давно хотелось, – провела рукой по коротким темнымволосам.

Волосы были мягкие, и она удивилась – ей казалось, что наголове у него должны быть колючки, как у кактуса. Сергей перехватил ее руку,провел по своей щеке.

– «А если он на ночь бреется…» – вполголосапроцитировала Маша Вишневского.

– «То, значит, на что-то надеется», – закончилБабкин, не сводя с нее глаз и усмехнувшись.

Она стояла на верхней ступеньке и была почти вровень с ним –глаза в глаза. Сергей обнял ее, с силой прижал к себе, проводя рукой по нежнойкоже на шее. Поцеловал, ощущая, какие теплые у нее губы – почти горячие.Горячие и требовательные.

– Ты целоваться не умеешь, – прошептала Маша,оторвавшись от него и улыбаясь.

– А ты научи, – так же шепотом сказал он. –Можешь прямо сейчас начинать.

Он легко поднял ее, оторвал от пола и попытался донести докомнаты, но доски безбожно заскрипели, и Сергею пришлось ее отпустить. Онирассмеялись вполголоса, как дети, проказничающие втайне от взрослых, нопроказничающие легко, несерьезно.

– Не получится романтики, – прошептал Бабкин,снова наклоняясь к ее губам.

Маша не ответила. Ей было наплевать на романтику.

Сергей проснулся как-то резко, рывком выдернув себя из сна,хотя ничего плохого ему не снилось. Маша спала рядом, и рыжие волосы,рассыпавшиеся по подушке, в полумраке казались темными. Он хотел погладить еепо волосам, но побоялся разбудить. И только наклонился, заглянул ей в лицо. Онобыло спокойным и таким безмятежным, словно она проспала уже сто лет. Спали ееглаза, спали волосы, спали ресницы. В уголках губ спала улыбка – тихая, почтинезаметная. Сергей в ответ улыбнулся чуть недоверчиво и осторожно вылез изтеплой постели.

За окном была ночь, но чувствовалось, что она уже подходит кконцу. Светлой полосой выделялась дорога, а над домом тетушки Дарьи бесшумноповорачивался черный силуэт человечка с подзорной трубой – флюгер, которыйкогда-то вырезал сам Бабкин. Небо за ним чуть заметно светлело внизу, как будтои там, по краю неба и земли, тоже шла дорога.

Темный час закончился. Начиналось утро.

Сергей появился, когда Макар с Дарьей Олеговной ужепозавтракали, и тетушка неодобрительно покосилась на племянника. Ишь, ходок.Довольный, как кот.

– «Я хотел быть высокой сосною… – басом напевалБабкин, плескаясь под умывальником, хотя уже умывался сегодня один раз. –Чтоб бездельничать век напролет… по утрам не расчесывать хвою и не мыться, покане польет. Та-ра-ра-ра! И не мыться, пока не польет». Уф, вода холодная!

Он вошел в комнату, уселся за стол и вопросительно посмотрелна Макара.

– Что делать будем, господин сыщик? –спросил. – Кстати, как спалось? По грядкам не бегал?

Макар зевнул, потянулся и сообщил:

– Сон мой был крепок и чист. С утра нас успели посетитьоперативники. Судя по их вопросам, они не сдвинулись с места ни в какуюсторону.

Бабкин помрачнел.

– Как и мы. – Налил себе чаю в чашку и задумчивоположил пять ложек сахара. Увидевшая это тетушка всплеснула руками:

– Куда такой сладкий? Вредно!

– Тебе вредно, а мне полезно. У меня напряженнаяумственная деятельность, ее нужно стимулировать сахаром.

– Сказала бы я, какая у тебя деятельность, да Макарастыжусь, – проворчала тетушка, пряча сахарницу в буфет. – А будешьмного сладкого есть – растолстеешь, и ни одна рыжая девица на тебя непольстится.

– Ладно, – серьезно согласился Бабкин, –можешь одну ложку вынуть.

Тетушка обрадованно схватила чайную ложечку, обтерла ее обфартук и уже собиралась окунуть в кружку племянника, как до нее дошло, что надней издеваются.

– Ах, засранец! – покачала она головой и сунулаложечку в карман. – Ну, погоди, и тебе…

Не договорив, она пошла к выходу.

– Стой, куда ложку потащила? – крикнул ей вследБабкин. – Что за клептоманские привычки?!

Но дверь за тетушкой уже захлопнулась.

Переведя взгляд на Илюшина, Сергей увидел, что тот сидит снапряженным лицом.

– Ты догадался, кто наш убийца? – с надеждойспросил Бабкин, обжигаясь горячим чаем.

Но Макар отрицательно покачал головой:

– Серега, что ты пел, когда вошел?

– Я? «Ивасей». Это такие барды крутые.

– Про «Ивасей» я и сам знаю, – отмахнулсяМакар. – Слова напомни.

– Ну… – нахмурился Бабкин. – «Я хотел бытьвысокой сосною, чтобы время катилось рекой, чтобы ты, проходя подо мною, покоре проводила рукой».

Макар страдальчески закатил глаза.

– Серега, ты спой не то, что тебе твое примитивное инеглубоко скрытое Я подсказывает, а то, что ты пел при мне! Там слова быликакие-то очень важные…

– А, самое начало… Короче, сначала про сосну, а потом –«по утрам не расчесывать хвою».