Она сама виновата. Зачем она подталкивает меня к тому, чегомне не хочется делать? Зачем она говорит эти слова, после которых у меня нетдругого выхода, кроме как убить ее? Зачем она остается одна в своем доме – домес открытыми настежь дверями и окнами, через которые внутрь может попасть любой?И зачем так спокойно лежит на кровати, будто только и ждет, когда я приду исделаю то, к чему она меня вынуждает?

Если была бы хоть маленькая преграда, чтобы остановиться,сказать себе «нельзя», сказать: «Оставь, она сама умрет через пару-тройку лет!»Но такой преграды нет, и даже калитка возле ее дома закрывается на маленькийперекидной крючок сверху, а мне ли не знать, как он откидывается.

Может быть, сегодня кто-нибудь из детей запрет калитку назасов? Но она открывается легко, как обычно. Может быть, эта женщина закроетизнутри входную дверь? Нет, не закроет. Ей не до того – она лежит на кровати,ухмыляясь, и ждет только новой жертвы, в которую сможет всадить очереднуюпорцию своего яда.

Для меня ее яд смертелен. Да и для многих других тоже. Я жевижу это, как бы они ни прятались, ни маскировались, ни закрывались картоннымилицами с ухмыляющимися рожицами. «У нас все хорошо!», «У нас все здоровы!»

Неправда. Вы не здоровы, вы уже заражены – заражены ее ядом,так быстро действующим на вас – веселых, хороших, добрых… и совершеннобеззащитных. Я прекрасно знаю: вы ничего не сможете с ней сделать именнопотому, что вы такие хорошие и правильные.

Но я смогу. Я смогу, потому что мне нужно защитить от ее ядасебя – себя в первую очередь, иначе моя жизнь прекратится. Поэтому сейчас язайду за колышущуюся занавеску, подойду к кровати, на которой лежитухмыляющееся существо, и сделаю то, что нужно сделать, – закончу ее жизнь,ее собственную дрянную, гадкую, неправильную жизнь, и мне даже не будет страшноили противно.

Она сама виновата.

Традиции постепенно терялись.

Дедушка с бабушкой еще пили чай за круглым столом, покрытымкружевной скатертью, на которой желтела тень от тонкого фарфорового чайника стреснувшей крышкой. Крышка была заботливо склеена дедушкой, скатерть, междупрочим, связана собственноручно прабабушкой, а зеленые цветы по краям вывязаныее сестрой, которая одна во всей семье умела вязать такие тонкие, нежныекружевные цветы, почему-то всегда зеленого цвета. Над столом висела стараялюстра с тысячей маленьких звонких стекляшек, на комоде стояла узорчатаякоробочка со старым, пожелтевшим лото, которую обязательно доставали после чаяи ставили на стол. Это была традиция – лото после чая с пирогами, и ещенепременные разговоры обо всем на свете, которые Маша слушала, затаив дыхание.

Обсуждали политику Кубы, историю побега Наполеона, рецептыприготовления моченых яблок, путешествие на «Кон-Тики», растительность СреднейАзии и тысячу других невозможно интересных вещей. Бабушка вязала крючком своибесконечные шали, дедушка потягивал остывший чай с ароматом яблок, а Маша, папаи мама раскладывали деревянные бочонки на плотных, треснутых карточках сцифрами, пахнувших, как паутина в углу за печкой.

Чайник разбился, люстру поменяли на современную, скатертьубрали в комод, бочонки из лото растерялись один за другим. И бабушка сдедушкой умерли. Теперь за чаем собирались втроем: родители и Маша. Конечно,беседовали по-прежнему, но чаевничали не каждый день, а только по выходным, ибеседы стали не такими интересными. Маша пару раз пыталась расстелить на столестарую скатерть с зелеными цветами, но родители недоуменно пожимали плечами:зачем, если есть такая красивая клеенка с геометрическим рисунком? И Машаотступала, сворачивала скатерть, аккуратно складывала в большой пакет ивозвращала на место, в верхний ящик комода.

Правда, совместный чай по выходным еще оставался, иоставалось яблочное варенье – то, как его варили. Маша привозила на дачу своихдрузей, и все садились под самой старой яблоней ранеткой, раскинувшейся околодома, чистили яблоки, складывая кусочки в огромные тазы, а потом мама заливалавсе это богатство сахарным сиропом и варила, варила, варила, так что по всейдеревне расплывался запах яблочного варенья. Папа аккуратно раскладывал вареньепо банкам, и банки прятали в погреб.

Но традиции постепенно терялись, разбазаривались со временемтак бездумно, что Маше иногда становилось до слез обидно. Родители приезжали надачу все реже. Друзья предпочитали отдыхать на курортах за границей, где было«все включено». Когда Маша слышала это «все включено», ей сразу вспоминаласьбабушка, всю жизнь экономившая электричество и любившая покрикивать, войдя вдом: «Почему у вас все включено, а? Тут лампа, там лампа, здесь два светильникагорят. Ишь, устроили иллюминацию средь бела дня!» И Маше казалось, что друзьяприезжают на такие курорты, где все залито безжалостным светом тысяч ламп, откоторого некуда деться.

Она вышла замуж. Родился Костя, которого чуть ли не с самогорождения стали привозить на их старенькую дачу. Маше было там хорошо, несмотряна туалет на улице и стирку руками в холодной воде, а вот Игорь быстро начиналныть: «Хочу домой, хочу в город…» В лесу ему было скучно, на реке ему быломокро, в саду скучно и мокро. Он был до мозга костей городским, и дажедеревенская тишина с пением птиц по утрам и стрекотанием ночных кузнечиковнервировала его. Он любил просыпаться под шум машин, а откуда же возьмется шуммашин в маленькой деревеньке, до которой даже асфальтовую дорогу не проложили ипять километров от леса шла кривая ухабистая колея?

Когда они развелись, Игорь сообщил:

– Машка, ты меня знаешь: помогу всем, чем смогу. Но втвое Простоквашино я больше ни ногой!

– Сдалась мне там твоя нога, – парировалаМаша. – Только грядки топчешь. И не Простоквашино, а Засорино!

– Засорино… – закатил глаза супруг, теперь ужебывший. – О, прекрасное Засорино, которое я больше не увижу, надеюсь,никогда! Милые, добрые засоринцы, живите в мире и спокойствии. Не лицезреть мнеотныне ваши рожи, не обремененные интеллектом. И слава богу!

– Иди на фиг, – сказала Маша. – Сам ты рожа,не обремененная интеллектом.

В глубине души она признавала некоторую правоту за Игорем,что не мешало ей любить деревню нежной любовью. И Костя обожал Засорино – тамбыл лес, была река, там были его приятели – мальчишки, которых родителипривозили на все лето к бабушкам-дедушкам – в общем, полное раздолье. Ониприезжали вчетвером, с Костиными бабушкой и дедушкой, сразу затапливалипечку-голландку, и, пока она трещала поленьями, Маша доставала сваренную еще вгороде картошку и резала колбаску, обжаривая кружочки на сливочном масле.Колбаска сердилась, шипела и плевалась маслом в разные стороны, и Маша проворноотскакивала от плиты. Потом довольный Костя лопал колбасу, закусывая еекартошкой, и, казалось, даже волосы у него вставали заборчиком от удовольствия.

– Классно, что приехали, – мычал он с набитымртом. – Только бы завтра дождя не было.