почти все были готовы поговорить, что меня вполне устраивало. Я могу обсуждать книги бесконечно. Алфавитный Суп. Я умолкала только потому, что существовало много других заказов, которые требовалось выполнить.

Однако я могла заступать в более длительные смены, пока Пен помогала мне отслеживать поведение Флоры, которая то ли расширяла поле своей деятельности, то ли становилась небрежной. Иногда мы поднимали брови и смотрели туда, откуда шел звук, который она издавала. Это многое для меня значило. Шум доказывал, что все происходит не только в моей голове. Во всяком случае, я это знала. Пен методично составляла карту путешествий Флоры по магазину. Она пыталась выяснить, имеет ли повторяющийся путь Флоры какой-то смысл.

– Я знаю одну вещь, – сказала Пен. – Она часто входит в исповедальню и выходит из нее. Мне интересно выяснить, связано ли это с символами, вырезанными на двери, или с картинками, приклеенными внутри.

Я посмотрела на резную створку двери ложи священника.

– Что это за символ? – спросила я.

– Это что-то вроде четырехлистника.

– Посмотрю в справочниках, – пообещала я.

Но меня больше интересовали книги, которые падали с полки и которые мы поднимали с пола каждое утро. Это были «Флора и фауна Миннесоты» и «Эйфория» Лили Кинг. Возможно, они могли что-то сказать о причинах, по которым наш призрак не оставался мертвым.

Теперь, в качестве предупреждения Флоре, плейлист начинался с песни Джонни Кэша – «God’s Gonna Cut You Down»[106]. Мы с Пенстемон предпочитали не рисковать и всегда выходили из магазина вместе. Большую часть времени я была храбрее, легче, жизнерадостнее, но произнесенные шепотом слова Флоры «впусти меня» произвели затяжной эффект. Мне сейчас не нравилось оставаться одной, где бы то ни было. Ночью меня трясло, и я держала шторы задернутыми. Я просыпалась около трех часов ночи со сжатыми кулаками, сведенными судорогой ногами и ноющими челюстями. И мне часто бывало холодно, как будто моя кровь разжижилась, а по венам течет темная холодная зимняя вода. Хуже всего было то, что мои измученные нервы время от времени не выдерживали напряжения, в результате чего следовали небольшие вспышки, и я говорила вещи, которые жалили Поллукса («Убери от меня свои лапы») и Хетту («Нечего на меня пялиться, дрянная девчонка»). Туки, ты не такая, убеждала я себя. Будь выше этого. Но у меня ноги были словно свинцовые. Я едва могла подпрыгнуть на какие-то три дюйма. Я хотела бы подпрыгнуть выше, но, как говорил в подобных случаях Поллукс, «Желать – не значит достигать».

По крайней мере, наступила весна.

Год, когда мы сжигаем призраков

Май

Белые цветы лапчатки и синие пролески покрывали на моем пути к магазину ярды земли. Она словно выталкивала из себя кожистые стебли ваточника. Темные тсуги[107] и сосны были усеяны крошечными нежными светло-зелеными иголочками. Люди топтались вокруг, как малыши, едва научившиеся ходить, и наклонялись, вглядываясь в высохшую прошлогоднюю траву. Они любовались синим небом и изучали бирки на недавно посаженных городских деревьях. А чистый холодный воздух – его хотелось есть. Солнечный свет падал на мои плечи под углом и слегка согревал их, обещая лето. Городские власти перекрыли движение на бульварах, освободив больше места для прогулок, и на проезжей части всегда было полно людей, которые лавировали, чтобы не столкнуться друг с другом, спотыкались о бордюры или, оступившись, оказывались в канавах.

Полуношная пастушка

Теперь в конце рабочего дня все еще было светло, а потому я пошла домой, предвкушая перспективу посидеть в нашем маленьком внутреннем дворике с грилем. Ноги мои покоились на валуне в крошечном саду, тогда как остальная часть меня уютно устроилась в провисшем парусиновом кресле. Дорожная кружка с чаем стояла в сетчатом углублении подлокотника. Чай был крепкий, черный, и солнце грело мне плечи. Погода была прекрасная. Потом Хетта вынесла Джарвиса, положила его мне на руки, и день стал идеальным. Легкое шевеление молодой листвы поначалу показалось малышу подозрительным. Он нахмурился от такого безобразия. Но я сказала ему, что это нормально, листья вырастают каждый год. Он еще познакомится с ними поближе.

Хетта притащила еще одно кресло. Ее неожиданное поведение заставило меня насторожиться.

– Извини, что назвала тебя старой свиньей, – сказала она непринужденно. Хетта казалась нормальной, как листья на дереве.

Я откашлялась и проговорила удивленно и хрипло:

– Это было несколько месяцев назад. Может быть, год.

Хетта улыбнулась:

– И все же.

– Хорошо. Что у тебя на уме?

– Почему что-то должно быть у меня на уме?

– Потому что иначе, зачем бы ты вдруг заговорила со мной?

«И улыбнулась», – подумала я.

Теперь уже Хетта посмотрела на молодые листья. На голове у нее был повязан красный хлопчатобумажный шарф, удерживающий темный гладкий узел волос. Она откинулась назад и закрыла глаза. Я предпочла промолчать.

– Мне нужно сказать тебе кое-что. Я даже не знаю, с чего начать.

«О боже, – подумала я, – неужели еще один рассказ о призраке?» Но Хетта заговорила со мной впервые за целую вечность, и я не могла так просто оборвать ее. На самом деле сказанное могло обернуться пустой болтовней.

– Просто начни с самого начала, тогда все обретет смысл, – посоветовала я.

– Или, может быть, мне следует начать с худшей части, с конца, чтобы покончить с этим.

– Может сработать.

Я начала слегка укачивать Джарвиса. Я хотела было поговорить с ним, но подумала, что мне лучше заткнуться и подождать.

– В конце моей истории я схожу с ума от удара хлыстом.

Я внимательно посмотрела на нее, стараясь не выказывать слишком большого интереса, и сказала:

– Продолжай.

– Я снималась в фильме.

– От роли в котором ты отказалась?

– Да, но, очевидно, я на нее все-таки согласилась.

– А Поллукс знает?

– Он не должен узнать.

– Как называется фильм?

– «Полуношная пастушка». Только «полуночная» пишется через «ш».

– Я думаю, отец знает.

– Откуда? Фильм еще не вышел. Я просто хочу рассказать тебе, чтобы ты могла меня защитить, если я когда-нибудь наберусь достаточно смелости, чтобы об этом попросить.

– Я бы тоже попросила, если бы оказалась настолько смела, чтобы сняться в таком фильме.

– Я была в дурацком месте.

– Ну, я бывала и в более дурацком месте. Это тоже пройдет.

– Нет, это не пройдет, Туки. Меня всегда будет преследовать то, что я сделала.

Значит, в конце концов речь шла о призраке. Порнопризраке.

– Меня тоже всегда будет преследовать то, что я сделала, добро пожаловать в нашу компанию, – сказала я.

Так мы и сидели под деревом. Две