выстрелов. Мы никогда больше не будем чистыми, помнится, подумала я тогда. Мы все виноваты, все, кто позволил этому случиться. Но что я сделала с тех пор? Пару вещей. Не слишком эффективных.

Я подумала о спутнице Филандо, его девушке Даймонд Рейнольдс. Почему вы стреляли в него, сэр? Я подумала о четырехлетней дочери Даймонд, разговаривающей со своей матерью, сидящей в наручниках на заднем сиденье патрульной машины Янеза. Я не хочу, чтобы в тебя стреляли, мама. Я здесь ради тебя.

– Мама, спасибо, что заберешь Джарвиса, – поблагодарила Хетта.

– Ну, что ты, милая, – отозвалась я.

Поллукс уставился на нас в тупом изумлении, а затем снова опустил голову. Хетта отправилась спать. Мы с Поллуксом засиделись, разговаривая и читая сообщения в телефонах, причем засиделись допоздна. Мы не должны были этого делать, но оказалось, что никто в Миннеаполисе не спал еще много ночей, пока город горевал и горел.

Я задремала на диване, а когда проснулась перед рассветом, в доме было тихо. Однажды, когда я не смогла покинуть камеру, меня вытащила оттуда команда тюремщиков. Они схватили и придушили меня. Ужас от случившегося остался во мне, и сейчас он пробивался на поверхность кожи. Я безмолвно лежала в темноте, ощущала ткань мужской униформы, плотно прижатую к моему лицу, но она принадлежала не Поллуксу.

Наступило 26 мая. Захватив с собой бутылки с водой, шляпы и зонтики, Хетта с Асемой отправились на марш, который планировалось завершить митингом. Они вернулись через несколько часов. Участие в марше воодушевило их и очистило, но они ушли до того, как собравшиеся добрались до Третьего полицейского участка. В тот вечер мы снова сидели вместе и смотрели прямые трансляции. Обстановка накалялась. Митингующие бросали в полицейских петарды, а те отвечали светошумовыми гранатами и слезоточивым газом. Потом начался дождь, и нам показалось, что люди разошлись по домам.

Город призраков

– Я не могу оставаться здесь сегодня. – Хетта пристально посмотрела на меня поверх яичницы и тостов. – Мы должны поддерживать чернокожих людей, потому что знаем нашу полицию. Она, черт возьми, проделывала то же самое с индейцами с самого основания этого города. Даже еще раньше. Они практиковались на нас во время Дакотской войны и после. Посмотри на чертову печать штата.

Наши печать штата и флаг выглядят так: индеец с нелепым копьем уезжает, в то время как фермер распахивает поле, а рядом ружье, прислоненное к пню. Асема участвовала в работе комитета по внесению изменений в печать[112], так что я поняла, о чем идет речь. Я собиралась сказать Хетте, что она говорит, как Асема, но потом подумала, что, возможно, Хетта начинает говорить не только с чужих слов. Поллукс ушел пораньше, чтобы проведать своих приятелей, так что я была одна, когда Хетта и Асема снова собрались уходить. Я согласилась взять Джарвиса на работу.

– Не ходите к участку, – попросила я и написала эсэмэс Поллуксу.

Он позвонил и казался обеспокоенным. Посоветовал убедиться, что они взяли хорошие маски и бутылки с водой.

– Мы снова вернемся пораньше, – пообещала Хетта. – Не волнуйся.

Хетта отняла Джарвиса от груди и дала мне, чтобы он отрыгнул, – это означало, что я дошла до полупрофессионального уровня. Я держала малыша «столбиком» с накинутой на плечо салфеткой, на которую он должен был отрыгнуть молоко, и похлопывала по спине, слегка пританцовывая. Асема подъехала на древнем желтом «Форестере» своей матери. Хетта поцеловала сына в макушку и схватила рюкзак. Поллукс велел мне дать ей пару его небьющихся очков на случай, если полиция решит использовать резиновые пули. Вчера он также пытался подарить ей велосипедный шлем, но она не взяла ни того, ни другого.

– Я знаю, ты волнуешься, – сказала она, – но все пойдет по-другому.

Она помахала телефоном и пообещала писать о происходящем. Затем включила функцию указания своего местонахождения и убедилась, что эти данные передаются на телефон отца. Она даже вроде как приобняла меня. Затем она уже более явственно обняла воздух рядом со мной, как будто не хотела беспокоить Джарвиса. Это было близко к тому, чтобы мы обнялись по-настоящему, но объятие оставило у меня печальный осадок.

Я стояла у окна, укачивая Джарвиса, и смотрела, как Хетта и Асема бегут по дорожке. Вчера они ушли, отнесшись к своей экипировке небрежно, однако сегодня утром оделись как настоящие демонстранты – в спортивные брюки и кроссовки. Асема была одета в белую футболку с надписью «Ярость против машины» и красным поднятым кулаком посередине. На черной шляпе с козырьком красовалась надпись: «Берч барк». Было пасмурно и уже жарко. Хетта была одета в мужскую синюю рубашку на пуговицах, под которой торчала белая футболка. Она заколола волосы на затылке, чтобы ее не могли схватить за хвост. У Асемы был фломастер, и они принялись писать что-то на руках друг у друга. Когда я поняла, что они пишут на себе контактную информацию, я пошла к двери вместе с Джарвисом.

– Не ходите туда!

Мой голос был напряженным и хриплым.

Хетта улыбнулась через плечо:

– Все в порядке, мама.

Она знала, что, назвав меня мамой, полностью сломит мое сопротивление.

– Никого не арестуют! – крикнула Асема.

Они шутливо отдали мне честь и нырнули в машину. Когда они отъехали, у меня появилось ужасное предчувствие. У меня всегда бывает ужасное предчувствие, когда кто-нибудь уезжает. На протяжении всей моей жизни люди имели склонность исчезать навсегда. У моей тети – диабетическая кома. У матери – передозировка. У двоюродных братьев – различные несчастные случаи, различные вещества. У моих любовников – другие пассии. «С Хеттой и Асемой все будет в порядке», – подумала я. Предполагается, что пользоваться своими правами, предусмотренными Первой поправкой, на мирных собраниях безопасно, но опять же был случай с протестами против строительства нефтепровода в резервации Стэндинг-Рок. Я ездила туда готовить для протестующих. И захватила с собой кучу книг. Я не понимала правовых основ протеста. По правде говоря, я отправилась туда, потому что все люди, которые мне нравились, включая Джеки и повара, готовившего поразительно вкусную кукурузную кашу, собрались там. Одно привело к другому. Поллукс уже стоял на коленях, когда против него применили слезоточивый газ, распылили перцовый баллончик и отравили его химическим веществом, которое мы до сих пор не можем идентифицировать. С тех пор у него одышка. Мне требовалось снова поговорить с ним, поэтому я ему позвонила.

– Может быть, полиция отступит или станет на колено, – сказал он. – Не могу поверить, столько людей вышло на улицу.

Я велела