Дубовицкого. У следователя было немного времени побыть одному и еще раз проанализировать доказательства и свидетельские показания, которые он успел собрать за месяц. В идеале установить убийцу Василевской требовалось до начала апреля. Морозов хотел дать себе возможность закончить расследование до окончания процессуальных сроков, но все меньше надеялся на это.

Если показания Дубовицкого были правдивы – а Морозов в этом практически не сомневался, – то неоднозначная характеристика потерпевшей нашла свое объяснение. Василевская по натуре своей была неконфликтным человеком. Не шла на сближение с другими студентами, поскольку не находила среди них равных себе. По каким именно критериям она выбирала круг общения, следователю оставалось лишь догадываться. Ее неоднозначное поведение на факультете, приведшее к различного рода конфликтам, объяснялось желанием привлечь внимание объекта обожания. По всей видимости, ей пришлось выйти из зоны комфорта ради чувств и вопреки своим желаниям.

Все допрошенные следователем лица в большей степени говорили о Василевской как о личности, но ничего о ее окружении. Ничего о том, что могло бы натолкнуть Морозова на мысли об убийце. Это был кто-то, кого потерпевшая знала, к кому добровольно пришла в комнату. В связи с чем и была уязвима. Конечно, Морозов подозревал некоторых свидетелей, но никакими существенными данными он не располагал. Кроме того, его смущал тот факт, что при осмотре трупа не был обнаружен ключ от комнаты, а при обыске использовали запасной. Тогда Морозов не придал этому значения, но позже все чаще думал об этом.

«Василевская могла выронить ключ в комнате убийцы», – эта крамольная мысль не давала покоя. Но следователь не мог обыскать каждую комнату на четвертом этаже, ведь у него не было на то оснований. Ни один из судей не удовлетворил бы подобное ходатайство. И убийца мог уже давно обнаружить находку и избавиться от улики. Более того, несмотря на запрет следователя, он был уверен, что студенты обсуждали между собой и его вопросы, и ответы на них. Подобная ситуация вносила определенные сложности. Если убийца был не один и если Морозов уже допрашивал одного из них в качестве свидетеля, сам того не ведая, то наверняка они определили единую линию поведения. Морозов не мог на это повлиять. Изолировать студентов друг от друга было объективно невозможно.

В дверь постучали в тот момент, когда Морозов застегнул рюкзак.

– Разрешите? – послышался знакомый голос.

Морозов заинтересованно окинул взглядом незваного, но ожидаемого гостя.

– Добрый день, Святослав, – приветливо улыбнулся Морозов. – Чем обязан?

– Хочу дать показания, – холодно и уверенно произнес Горский и плотно закрыл за собой дверь.

– Если вы пришли подтвердить слова друга относительно его сомнительных отношений с потерпевшей, то не стоит. – Морозов устало опустился на подлокотник дивана и широко расставил ноги. – Вы не являлись очевидцем. Подробности вам известны лишь со слов самого Игоря. Кроме того, я смею предположить, что вы являетесь лицом заинтересованным. У меня нет причин доверять вашим показаниям. Впрочем, – следователь развел руками, – как и нет причин для допроса.

– Но ведь он рассказал правду, – Горский поджал губы в тонкую линию. – Зачем ему лгать?

– Может, и правду, а может, и нет, – следователь коротко усмехнулся. – Вы даже не представляете, о чем люди могут лгать, Святослав, если шкурка в опасности. Хотя, – брови вздрогнули, и следователь глубоко вздохнул, – люди вообще любят врать. Досадно.

– Он не все рассказал, Сергей Александрович. – Горский подошел ближе и сел напротив следователя, на подлокотник кресла. – Об отношениях Василевской и Дубовицкого я узнал сам, когда прочел дневник покойной.

– Дневник? – следователь заметно напрягся и свел светлые брови на переносице. – Откуда у вас дневник Василевской? Где он сейчас?

– Я нашел его в мастерской накануне ее смерти, – Горский бессовестно врал. Он редко использовал этот навык, поскольку лгал, откровенно говоря, плохо. Но сейчас иного выхода не видел. – На обложке не было никаких опознавательных надписей, поэтому мне пришлось просмотреть содержимое, чтобы понять, кому он принадлежал. К счастью или сожалению, я наткнулся на последнюю запись, в которой Василевская признавалась Игорю в своих чувствах. Лишь после этого я стал расспрашивать Игоря о Соне и их отношениях.

– Вот как!.. – Морозов окинул Горского подозрительным взглядом, полным недоверия. – Где тогда дневник?

– Я его сжег, – спокойно ответил Горский.

– Вы понимаете, что это фактически является уничтожением доказательства?

– Когда я нашел дневник, Василевская была еще жива. – Горский сжал ногтями кожу на внутренней стороне ладони. Физическая боль позволяла контролировать нежелательные эмоции. – Игорь не хотел, чтобы об их связи стало известно кому-либо. Избавление от дневника было единственным правильным решением, на мой взгляд. Кто же знал, что все так обернется.

– Какая чушь, – Морозов не смог сдержать усмешки. – Во-первых, как я понял из показаний вашего друга, интимная связь с Василевской не являлась особой тайной. О ней было известно даже Авериной. Я не дурак, Святослав. Если об измене известно той, с которой мужчина состоит в отношениях, то и от других скрывать смысла никакого нет. Во-вторых, вы могли вернуть вещь владельцу. Не думаю, что Василевская намеревалась обнародовать записи. Все же это были ее личные записи. Да и, помимо записей об Игоре, там наверняка были более важные вещи. – Морозов заметил, как Горский сжал губы и повел подбородком в сторону. – Вы нашли дневник после смерти потерпевшей и побоялись отдать его мне. Почему?

– Я уже сказал, что Игорь не хотел привлекать к этой истории стороннее внимание, – как можно сдержаннее произнес Горский, не подтверждая и не опровергая тот факт, что дневник был найден после смерти Василевской.

– О нет, – Морозов тихо рассмеялся. – Дело определенно не в этом. Иначе он не стал бы мне рассказывать все под протокол. – Следователь шарил по лицу Горского изучающим и пытливым взглядом. – Вы подумали, что Василевская покончила с собой, так? Испугались, что следствие может обвинить вашего друга в доведении до самоубийства, воспринимая запись в дневнике в качестве предсмертной записки?

Горский опустил глаза. Тонкие пальцы медленно скользили по краю белоснежного манжета, подушечка большого поглаживала перламутровую пуговицу. Несмотря на утилитарный образ мышления, нередко Святослав сталкивался со сложностями, когда ситуация требовала быстрых и верных решений. Следователь был очень проницательным. Или же, напротив, Горский был недостаточно умен, чтобы обмануть человека с таким опытом.

– Дети… – беззлобно прошептал Морозов. – Все это работает далеко не так. Необходимы неоспоримые доказательства, свидетельствующие о давлении со стороны третьих лиц. Систематическое унижение, жестокое обращение, угрозы и шантаж. Если Василевская страдала от безответной любви, то это не вина противоположной стороны. Столь умные ребята, как вы, должны это понимать. Хотя… – следователь задумался и поджал нижнюю губу, – нет, не должны.