заплатить, чтобы он не начал войну. Чехи усугубили ситуацию тем, что успешно восстановили в стране порядок, несмотря на призывы судетских немцев к восстанию. Вместо того чтобы спасать Чехословакию от распада, ей предлагали отдать территорию, которую она надежно контролировала, – и все ради того, чтобы Франции не пришлось воевать.

Чемберлен вернулся в Лондон, чтобы заручиться согласием своих коллег и французов. Британский кабинет свое согласие дал, хотя, говорят, без препирательств не обошлось. Ренсимен выбросил составляемый им доклад и послушно написал другой, в котором просто перечислял требования Гитлера, но и этот вариант тоже корректировался в последующие дни по мере того, как аппетиты Гитлера росли. 18 сентября Даладье и Бонне прибыли в Лондон для встречи с британскими министрами. Чемберлен отчитался о своих переговорах с Гитлером, настаивая, что весь вопрос сводится к тому, соглашаться ли с разделом Чехословакии – или, как он это называл, с «принципом самоопределения». Даладье попытался сместить акценты: «Он опасался, что истинной целью Германии являются уничтожение Чехословакии и реализация пангерманских целей посредством экспансии на восток». Галифакс, как он это часто делал, выступил с практическим доводом:

У них и в мыслях не было, чтобы французское правительство отказалось выполнять свои обязательства перед чехословацким правительством… С другой стороны, мы все знаем – и он, конечно, полагает, что их советники по техническим вопросам с этим согласятся, – что, какие бы действия в каждый конкретный момент времени ни предпринимали мы сами, французское правительство или советское правительство, обеспечить эффективную защиту чехословацкого государства будет невозможно. Мы могли бы начать войну в ответ на германскую агрессию, но он не думает, что на мирной конференции, которая последует за такой войной, заинтересованные стороны вновь прочертят нынешние границы Чехословакии.

Чемберлену пришла в голову хитрая мысль. Чехи возражали против передачи территории по итогам плебисцита, опасаясь подать пример живущим в Чехословакии полякам и венграм; тогда пусть все произойдет без плебисцита. «Это можно было бы представить как выбор самого чехословацкого правительства… Это избавило бы нас от подозрений, что мы расчленяем чехословацкую территорию». Даладье уступил, но поставил твердое условие: Великобритания должна присоединиться к гарантиям безопасности новых границ Чехословакии. Это делалось не ради чехов – британцы и французы уже согласились, что не в силах помочь Чехословакии ни в настоящем, ни в будущем. Великобритании предлагалось выступить поручителем для уверений Гитлера, что он добивается справедливости, а не господства в Европе. Даладье сказал:

Если бы он был уверен, что герр Гитлер говорит правду, повторяя типичную нацистскую пропаганду, будто немцам, кроме Судет, ничего больше не нужно, и что на этом цели Германии будут достигнуты, он не стал бы настаивать на британской гарантии. Но в глубине души он убежден, что Германия стремится к чему-то гораздо большему. Поэтому британская гарантия в отношении Чехословакии помогла бы Франции в том смысле, что помогла бы остановить продвижение Германии на восток.

Британцев загнали в угол. Политика Чемберлена основывалась на догме, что Гитлер является добросовестным партнером; он не мог отказаться от этой догмы, не приняв аргументов Даладье в пользу сопротивления. Поэтому гарантии должны были быть даны. Британские министры удалились на два часа. По возвращении Чемберлен заявил: «Если чехословацкое правительство примет предложения, которые сделаны сейчас, и если в промежутке не случится военного переворота, то правительство Его Величества готово присоединиться к предложенной гарантии». Таким будничным способом британское правительство, упорно отказывавшееся распространять свои обязательства на территории к востоку от Рейна и утверждавшее, что неспособно помочь Чехословакии, когда она была сильна, теперь выступило поручителем существования Чехословакии, когда она была слаба, и, более того, в неявном виде гарантировало существующее территориальное устройство всей Восточной Европы. Гарантия была дана в непоколебимой надежде, что к ней никогда не прибегнут, – просто чтобы развеять последние сомнения французов. Но Даладье сам не понял, какую победу одержал. Он получил от Великобритании обязательство противостоять гитлеровской экспансии на восток, и через полгода это обязательство пришлось исполнять. Вечером 18 сентября 1938 г., примерно в половине восьмого, Даладье дал Великобритании решающий, хотя и отложенный во времени толчок, который втолкнул ее во Вторую мировую войну{44}.

Напоследок Чемберлен спросил: «Какова будет наша позиция, если доктор Бенеш скажет “нет”?» Даладье ответил: «Этот вопрос должен быть обсужден в совете министров». События развивались иначе. 19 сентября французские министры одобрили англо-французские предложения, не приняв, однако, никакого решения о том, что произойдет в случае отказа чехов. Теоретически Франко-чехословацкий договор продолжал действовать. Более того, 19 сентября Бенеш поставил перед Советским Союзом два вопроса: «Окажет ли СССР согласно договору немедленную действительную помощь Чехословакии, если Франция останется верной и тоже окажет помощь? Поможет ли СССР в качестве члена Лиги Наций на основании статей 16 и 17 устава?»{45} 20 сентября советское правительство ответило на первый вопрос: «Да, немедленно и действенно»; на второй: «Да, во всех отношениях»{46}. Бенеш также попытался выяснить, будет ли Советский Союз действовать даже в том случае, если Франция откажется от выполнения обязательств, через лидера чешских коммунистов Клемента Готвальда. Готвальд не пожелал выступить посредником: «Он ответил, что не его дело отвечать за СССР, но никто не имеет оснований сомневаться в том, что СССР выполнит свои обязательства. Если же речь идет о чем-нибудь сверх обязательств, то пусть Бенеш сформулирует точно и запросит правительство СССР»{47}. Этого Бенеш не сделает. При прощании он говорил Ренсимену: «У Чехословакии нет никаких отдельных соглашений с Россией даже на случай войны, и она ничего не делала и не будет делать без Франции»{48}. Несмотря на все свои разочарования, Бенеш оставался западником; и даже если бы он был склонен положиться на Советскую Россию как на единственного союзника, большинство членов чешского кабинета во главе с премьер-министром Миланом Годжей были достаточно сильны, чтобы ему помешать.

Бенеш пока не отчаивался. Он поддерживал постоянную связь с более решительно настроенными группами в Париже, включая некоторых министров, и все еще верил, что, если он будет действовать с умом, Францию можно вновь перетянуть на сторону Чехословакии. Бенеш все время преувеличивал свои шансы повлиять на французскую политику и, возможно, преуменьшал свои шансы повлиять на британскую. Во всяком случае, в этот решающий момент его взор был обращен к Парижу. 20 сентября чехословацкое правительство отвергло англо-французские предложения и вместо этого апеллировало к заключенному с Германией договору об арбитраже. Спустя полчаса Годжа, судя по всему, заявил британским и французским представителям, что если их предложения были выдвинуты «в качестве своего рода ультиматума», то Бенеш и правительство сочтут возможным подчиниться им в силу форс-мажорных обстоятельств{49}. Годжа, по его собственным словам, просто пытался выяснить, действительно ли французы намерены бросить своего союзника; по словам французского посланника, Годжа прямо-таки молил об ультиматуме как о «прикрытии» для чехословацкого правительства, которое хотело капитулировать. Правду мы никогда не узнаем. Возможно, Годжа и его коллеги желали капитуляции; Бонне, вне всяких сомнений, хотел, чтобы они капитулировали. Если Бенеш и был причастен к маневру Годжи, то, скорее всего, в надежде вызвать сопротивление сторонников жесткой линии в Париже. В любом случае Бонне ухватился за эту возможность независимо от того, просил его о том Годжа или нет. В Париже был немедленно составлен ультиматум; в полночь его завизировали только Даладье и президент Лебрен; в два часа ночи 21 сентября ультиматум передали Бенешу. В нем было четко сказано: если чехи откажутся от англо-французских предложений, ответственность за последующую войну ляжет на них; по англо-французской солидарности будет нанесен удар, а в таких обстоятельствах Франция не вступит в войну, «поскольку ее помощь будет неэффективна»{50}. На следующее утро, когда кое-кто из французских министров возмутился, что чехов бросили на произвол судьбы, не спросив мнения совета министров, Бонне мог утверждать, что это было сделано по просьбе Годжи; несогласные в очередной раз умолкли. Это была позорная операция; но она всего-навсего облекла в ясную форму то, что было неизбежно с апреля, когда французы решили, что не вступят