в войну без британской поддержки, а британцы, в свою очередь, решили не участвовать в защите Чехословакии. Безусловно, милосерднее и благороднее было бы сообщить об этом Бенешу с самого начала. Но страны, привыкшие видеть себя великими державами, не любят признавать, что больше таковыми не являются. И Великобритания, и Франция выступали в 1938 г. за «мир любой ценой». Обе они боялись войны, а не поражения; отсюда и неуместность как сравнения сил Германии и союзных стран, так и споров о том, можно ли было Германию победить. Гитлер мог добиться своего, просто угрожая войной и не нуждаясь в том, чтобы рассчитывать на победу.

Больше чехи не колебались. В полдень 21 сентября они безоговорочно приняли англо-французские предложения. Но Бенеш все еще не признал поражения. Он предполагал, что Гитлер, добившись успеха, выдвинет новые условия и тогда наконец британское и французское общественное мнение возмутится. Предположение было верным. 22 сентября Чемберлен вновь встретился с Гитлером, теперь в Годесберге. Гитлер объявил, что англо-французских предложений уже недостаточно. Судетских немцев массово убивают, заявил он, – что не соответствовало действительности, – и поэтому немецкие войска должны немедленно занять территории, где они проживают. Почему Гитлер повел себя таким образом, если в результате переговоров он вот-вот получил бы все, чего прежде требовал? Хотел ли он войны ради войны? Большинство историков согласны с этим объяснением. Но на тот момент Гитлер еще был успешным заговорщиком, а не «величайшим полководцем всех времен»[41]. Существует более правдоподобное объяснение. Вдохновленные примером Германии, на чехословацкие территории предъявляли претензии и другие страны. Поляки требовали Тешин; венгры наконец потребовали Словакию. Существовала большая вероятность, что Чехословакия просто распадется на части, что, собственно, и произошло в марте 1939 г. Германия тогда выступила бы в качестве миротворца, она пришла бы не ломать старый порядок, а создавать новый. Гитлер смог бы «рассмеяться Чемберлену в лицо»{51}. Таким образом, в Годесберге Гитлер тянул время. Уговоры и угрозы Чемберлена, даже его намек, что новые границы Чехословакии можно опять изменить путем переговоров, не имели никакого значения. Чехословакия Гитлера больше не интересовала; он предвидел, что, как только польская и венгерская мины взорвутся, она перестанет существовать.

Таким образом, встреча в Годесберге закончилась неудачей. Чемберлен вернулся в Лондон, по всей видимости вынужденный выбирать между войной и отказом от статуса великой державы. Сам он, похоже, склонялся к последнему варианту, если бы только получил за это хоть малую толику благодарности. В конце концов, ничто – по его мнению – не могло предотвратить раздел Чехословакии. Зачем же начинать войну из-за точного времени, когда это должно случиться? В Лондоне, однако, взбунтовался Галифакс – предположительно, как утверждалось, из-за совести, мучившей его «в бессонные ночные часы», но скорее под влиянием профессиональных дипломатов в министерстве иностранных дел. 23 сентября он уже заявил чехам, вопреки четко высказанному мнению Чемберлена, что против мобилизации в Чехословакии больше не может быть никаких возражений, и чехи тут же провели мобилизацию. Кроме того, Галифакс поинтересовался у Литвинова, находившегося на заседании Лиги в Женеве, «какие действия предпримет советское правительство в случае вовлечения Чехословакии в войну с Германией». Первый раз за весь кризис Великобритания обратилась к Советской России. Литвинов дал свой дежурный ответ: «Если французы придут на помощь чехам, Россия будет действовать». Похоже, что, как только Польша пригрозила выступить против Чехословакии, русские начали гораздо четче представлять характер своих действий. Перед ними открылась дорога в Европу; а в случае войны – еще и шанс вернуть себе потерянные земли, отошедшие к Польше в 1921 г., пусть даже чехам это не очень-то поможет. 23 сентября советское правительство предупредило Польшу, что немедленно денонсирует Советско-польский пакт о ненападении, если поляки вторгнутся в Чехословакию. 24 сентября Гамелен тоже спросил у русских, что они могут сделать. Те ответили: 30 пехотных дивизий стоят у западной границы (у французов на линии Мажино было в тот момент только 15); военно-воздушные силы и танковые войска находятся в состоянии «полной готовности». Кроме того, они настаивали на немедленном начале переговоров военных представителей СССР, Франции и Чехословакии. Гамелен, якобы с одобрения Великобритании, согласился{52}. Никаких переговоров так и не последовало.

Французы все еще колебались. 24 сентября Фиппс телеграфировал из Парижа: «Все, что есть лучшего во Франции, – против войны, почти любой ценой»; и предостерег от «даже видимости поощрения небольших, но шумных и коррумпированных провоенных групп»{53}. В более поздней телеграмме он пояснил, что под последними имел в виду «коммунистов на содержании у Москвы». Министерству иностранных дел не понравился этот ответ, и Фиппсу поручили провести более широкое исследование. Так он и сделал, сообщив через два дня: «Люди настроены фаталистически, но решительно… “Мелкий буржуа”, может, и не склонен рисковать своей жизнью ради Чехословакии, но бóльшая часть рабочих, как говорят, выступает за то, чтобы Франция выполнила свои обязательства»{54}. Совет министров Франции подобной решительности не демонстрировал. 24 сентября министры не смогли договориться, что будет делать Франция в случае вторжения Гитлера в Чехословакию. Даладье и Бонне были отосланы искать ответа в Лондоне. 25 сентября они встретились с британскими министрами. Даладье, как обычно, начал в боевом настроении. Гитлеру следует предложить вернуться к англо-французским предложениям от 18 сентября. Если он откажется, «каждый из нас должен будет исполнить свой долг». Чемберлен ответил:

Нельзя вступать в такой серьезный конфликт с закрытыми глазами и заткнутыми ушами. Прежде чем принимать какое-либо решение, крайне важно выяснить все обстоятельства. Поэтому он хотел бы получить дополнительную информацию и просил бы сэра Джона Саймона представить мистеру Даладье определенные соображения.

После чего этот выдающийся юрист подверг премьер-министра Франции перекрестному допросу, как будто бы перед ним стоял свидетель противной стороны или обвиняемый. Вторгнутся ли французы в Германию? Используют ли они свою авиацию? Как они могут помочь Чехословакии? Даладье юлил и изворачивался, напоминал о советских возможностях и все время возвращался к вопросу о принципах: «Есть одна уступка, на которую он никогда не пойдет, и это… уничтожение независимой страны и мировое господство герра Гитлера»{55}. Обсуждение зашло в прежний тупик: страх перед войной, с одной стороны, нежелание капитулировать – с другой. В конце концов было решено пригласить в Лондон Гамелена и встретиться еще раз на следующий день.

Мнение Гамелена не внесло ясности. Немецкие военно-воздушные силы превосходят авиацию союзников: «Мы понесем урон, особенно среди гражданского населения, но, если будет сохранен боевой дух, это не помешает благополучному для нас исходу». Кроме того, Гамелен считал, что чехи, имея 30 дивизий против 40 немецких, смогут выстоять, если отступят в Моравию{56}. Позже он сообщил британским военным экспертам, что Советская Россия собирается вторгнуться в Польшу – «перспектива, которая не обрадовала наших союзников». Собравшиеся министры, однако, слушать Гамелена не стали и не придали значения его мнению. Чемберлен сообщил им, что отправляет сэра Хораса Уилсона к Гитлеру с личным призывом к миру. Французские министры приняли его решение и вернулись домой. Галифакс успокоиться не мог. Уинстон Черчилль нанес визит в министерство иностранных дел и призвал его проявить твердость. В присутствии этих двоих высокопоставленный чиновник министерства Рекс Липер составил коммюнике: «Если Германия нападет на Чехословакию… Франция будет обязана прийти ей на помощь, а Великобритания и Россия, безусловно, поддержат Францию». Хотя Галифакс и «согласовал» это коммюнике, свою подпись он под ним не поставил. Таким окольным путем он обезопасил свое положение как в настоящем, так и в будущем: сохранив доверие Чемберлена, он впоследствии оказался единственным из «людей Мюнхена», кто по-прежнему пользовался расположением Черчилля. В тот момент коммюнике большого эффекта не возымело. В Париже Бонне отмел его как фальшивку, а к вечеру Чемберлен фактически дезавуировал его своим заявлением, в котором вновь обещал выполнить все требования Гитлера.

26 сентября Уилсон был принят Гитлером – безрезультатно. Напротив, вечером того же дня Гитлер выступил с речью, в которой впервые заявил о своем решении к 1 октября оккупировать Судетскую область. Поэтому Уилсону было поручено передать особое послание, «скорее горькое, чем гневное»: