похожа. Одно дело лицо, а вот в ее походке появилась некая уверенность, грация в изгибе локтей и коленей, которая напоминала мне движения Арта на сцене. Я иногда даже ловила себя на том, что чуть не обращалась к ней вместо Арта.

Но озадачивало вот что. Нат почти не видела Арта. Он все еще дневал и ночевал в своей берлоге. Так откуда Нат перенимала все эти черты и жесты, если даже не наблюдала за ним, чтобы суметь в них опознать только ему присущие черты и жесты? Я ни на секунду не подумала, что это были именно ее черты характера – они определенно были наши. Мы с ней каждый вечер проводили вместе, так что я еще могла понять, если она от скуки или ради интереса перенимала мои повадки. Но повадки Арта?

Не знаю, был ли Арт того же мнения. Он, почти не поднимая глаз, сидел за столом и совсем со мной не разговаривал. Совсем зарылся головой в песок – отказываясь признавать, что происходит в доме, и даже не имея сил сказать издателю, что больше не может писать. Я все понимаю; там всегда так мягко и темно, мы все там были. Даже мама игнорировала собственное тело и в итоге уступила болезни. Мне хотелось схватить Арта за волосы и закричать: Нат никогда не была существом обособленным. Она всегда была нашим прошлым, нашим наследством и на следи ем. Теперь-то ты об этом знаешь. Мы оба все знаем. Ее сердце согревала и его кровь, не только моя, и может, обаяние свое она как раз унаследовала от (тогда я в первый раз употребила это слово) родителей? Оно было в ней изначально заложено. Значило ли это, что оно осознавала собственные повадки? А самой себе она нравилась? И нравились ли ей мы? Но ему я ничего такого не говорила. По крайней мере не вслух. Зато я говорила это Нат. Нашептывала ей по ночам в самое ухо, когда снаружи завывали зимние ветра, а мир тихо спал.

Только тогда я чувствовала себя в безопасности и, кроме как на работу, почти не выходила из дома. Да и зачем мне было куда-то идти? По плану я хотела провести Рождество наедине с Артом и Нат, так что времени насидеться в собственном коконе у меня было вдоволь. Арт предложил устроить еще одну новогоднюю вечеринку, чтобы отметить события прошедшего года. Так непривычно было услышать от Арта предложение провести время вместе, что я немедленно согласилась – а про себя подумала, что мы как будто не общались целую вечность. Я уходила в отпуск на целых три недели и уже предвкушала, как наконец-то расслаблюсь и, может, даже обучу Нат паре трюков. Может, стоять на задних ногах или держать в руках ложку.

Последняя рабочая неделя тянулась ожидаемо долго. В последний день я решила уйти пораньше и начала уже собирать со стола вещи – такова политика компании, – уничтожая все следы моего пребывания в кубикле. Закрывая офис, руководство предпочитало, чтобы там все выметали подчистую. Новый год, новое начало.

Не успела я пихнуть последние блокноты в ящик, как возле моего стола возник Маркус. Лицо и шея у него были розовато-бурого цвета, и он с трудом цедил слова сквозь сжатые челюсти.

– Уже уходишь, Нора?

– Ага. Я свела концы с концами и за новое уже не бралась.

Маркус еле слышно засмеялся и начал подковыривать ткань на верху моей перегородки.

– Хорошо, что я тебя застал. Не зайдешь на минутку ко мне?

Я проследовала за Маркусом мимо самых заброшенных кубиклов. Над перегородками высунулось несколько нахмуренных лиц. Какая-то женщина средних лет в полутора метрах от офиса Маркуса обернулась на меня и прищелкнула языком о передние зубы. Только через пару секунд я узнала в ней личного секретаря Маркуса. Она почти весь год не появлялась в офисе, и пока ее не было, я слышала, как мягкие, сочувствующие голоса в столовой обсуждали, что та наконец-то попала в самое начало списка на койку в НСЗ и наконец-то сможет пройти лечение от увядания. Курс интенсивной химиотерапии. Никакой пощады. Но относительно причины голоса расходились во мнениях. Один из них считал, что дело в загрязненности воздуха и дерьмовых очистителях в «Стокерс», на которые они в жизни не разорились, в то время как другие списывали это на ее диету: «Она ведь совершенно не ела ничего органического».

Я шла навстречу этой женщине с мягкой и, как я надеялась, доброжелательной улыбкой. Она казалась мне здоровой – может, немного худой, зато ее густые светлые волосы топорщились кудряшками, как у молодых людей вдвое младше ее. Но стоило нам встретиться взглядом, как женщина опустила голову и стала вслепую что-то царапать в блокноте с такой силой, что даже разодрала под пером бумагу. Губы ее сжались в узелок, а рот наглухо захлопнулся. Меня будто окунули в ледяную воду, и все тело защипало.

Что-то тут не так.

Маркус открыл передо мной дверь и, опустив голову, дожидался, пока я войду. Вдоль самой ближней к столу Маркуса стены сидела Фиа в твидовой тройке, а рядом с ней я узнала лицо, которое надеялась никогда в своей жизни не видеть. Тот самый мужчина у двери, который заглядывал нам в окна, прижимаясь лицом к стеклу. Он был совсем лысый, и голова его отсвечивала под немилосердными флуоресцентными лампами фирмы. На нем были кругленькие очки и ярко-синий костюм. Из верхнего кармашка торчал ярко-красный платочек, на коленях лежала плоская кепка. Он буднично взглянул на меня, как будто я протискивалась мимо в электричке. Они с Фией были оба одеты, как на свадьбу, а не в стерильно-серые костюмы страховой компании.

Когда мужчина встал пожать мне руку, Фиа подняла глаза и улыбнулась. Я молча подала ему руку и села на металлический стул напротив стола. Маркус вжался в кресло, согнувшись в три погибели, и сцепил руки в пирамиду на уровне глаз. Затаив дыхание, я медленно моргала, притворно застенчиво, и ждала, пока они сами заговорят. Я начинать не буду, ну уж нет. Фиа откашлялась.

– Приятно видеть вас в своей стихии, Нора. Сколько мы уже не виделись?

Я задумалась, для эффекта.

– Месяца четыре, наверное. Вас не было, когда мы привезли в клинику Нат.

Фиа с лысым человеком переглянулись.

– Нат? – Фиа засмеялась, и лоб у нее в недоумении сморщился. – Боже мой, и правда. Пять месяцев. Мы вас совсем потеряли.

– Я и не знала, что не должна была теряться из виду. У нас ведь только в феврале прием, насколько я помню?

Лысый мужчина молча таращился, словно обмер. Фиа улыбнулась про себя, водя