Это был какой-то новый опыт любви. Но если бы в «Истон Гроув» об этом пронюхали, они бы отняли ее у меня. И что бы с ней тогда случилось?

В ноябре я получила еще два письма, оба с запросом о посещении. Последнее прислали в слащавом оранжево-розовом конверте, в каких обычно приходили повестки в суд присяжных. Но с рабочим графиком Арта и растущей потребностью Нат в развлечениях, не забывая также о прополке в саду, нетрудно было найти уважительную причину, почему у нас нет времени на посещения.

Арт никогда не замечал эти письма на половике у двери, зато всегда заглядывал в контейнер для перерабатываемого мусора, прежде чем что-то выкинуть. Бывало, он останавливался на полпути в кабинет, смотрел, как мы с Нат лежали в обнимку, точно инь и ян, и шевелил губами, сухими, как мел. Он ничего не говорил, но иногда мне казалось, будто он с кем-то разговаривает у себя в кабинете – приглушенным, встревоженным голосом. Но слов было не разобрать, даже когда я прижимала ухо к деревянной двери.

Когда в ноябре грянули первые морозы, начались звонки в дверь. Первый раз я быстренько присела на пол под подоконник, выглядывая из-за угла посмотреть: вдруг это кто-то знакомый. Но этого бритого налысо молодчика в толстых черных очках я не знала. Зато я узнавала твидовый костюм и синие папки. Я знала, что это значит.

Только дождавшись, когда он уйдет, я расслабила мышцы, одну за другой, и крепко зажмурилась. Через пару секунд мне на плечо легла холодная ладонь Арта.

– И долго ты от них будешь прятаться, Нора? – прошептал он.

Тот же мужчина приходил еще три раза за полмесяца, все время вечером, когда я возвращалась из «Стокерс». Последний раз он заходил поздно ночью, когда я уже почистила зубы и вымывала изо рта пасту. Я выглянула сквозь жалюзи в ванной и увидела, как тот самый мужчина припал лицом к окну нашей гостиной. Нат расхаживала рядом и терлась мне о ноги. Она понимала.

– Чш-ш-ш-ш, – прошептала я одними губами, почесав ее за ушком.

Как раз тогда вдруг распахнулась дверь кабинета, оттуда вышел Арт, и я резко обернулась, прижав пальцы к губам. Он стоял неподвижно, глаза его расширились и светились в темноте.

– Не надо, – прошептала я. – Нельзя.

Через два дня с той ночи пришел последний красный конверт. Прошло от силы десять минут, а я уже стояла на крыльце с отверткой и ножницами, обрезая проводок, через который в звонок подводилось электричество.

Я перестала повсюду носить телефон, оставляя его в разных комнатах под подушками. Проще было просто смахнуть и удалить уведомления о пропущенных вызовах с незнакомого номера, чем держать звонившего в своей ладони. К тому же больше никто и не пытался до меня дозвониться. Не считая одного вечера после той встречи в ресторане в честь дня рождения, когда я увидела три пропущенных от Элеоноры, мой телефон как будто стал одночастотным приемником, настроенным на «Истон Гроув». Элеонора не оставила сообщения и даже смс-ку следом не написала, так что я не стала ей перезванивать.

Земля в тот месяц окончательно промерзла, и на клинке каждой травинки наросло, как меч, серебристое острие. Земля затвердела, точно каменный уголь, реденько простроченная крохотной зеленой порослью. Я бы восхищалась этими треклятыми сорняками за их несгибаемость, если ли бы не приходилось в темноте горбатиться, копаясь в земле, и выдирать их, искалывая себе все пальцы. Садовые перчатки оказались бесполезны в борьбе с травинками, так что ковыряла я их голыми руками в мрачном свете фонаря.

После я сидела за обеденным столом и один за другим отдирала сломанные ногти. Нат в такие моменты обычно выказывала редкостный атлетизм, подпрыгивая к столу и тыкаясь мордой в горстку молочно-белых полумесяцев, чтобы поближе их рассмотреть.

Потом я брала воск для ногтей и кутикулы, вдыхая восхитительный лимонный аромат – я до сих пор его помню, – и щедро втирала его в когти Нат. Они остренькие, черные, с золотистой бороздкой от корня до самого кончика. Когти эти Нат совсем не жалела; но для того они и были предназначены.

Инстинктивные пробежки Нат набирали невиданные обороты, хотя она все увеличивалась в размерах. Я никогда не ставила ее на весы, как должна была, но она наверняка уже набрала все четырнадцать кило. А может, и больше. Если вытянуть руки перед собой на ширине бедер и повернуться на сорок пять градусов, то получится примерная длина. Я звала ее «моя толстушка Нат».

Каждый раз после привычной пробежки Нат плюхалась мне в ноги или забиралась на диван и нюхала мои волосы, как бы удостоверяясь, что я – это я. Я узнала, какие ей нравятся прикосновения, в чем смысл каждого малейшего поворота головы, и как она телесно выражает, что устала и хочет побыть одна. Я стала скармливать ей со своей тарелки лакомые кусочки и с удивлением обнаружила, что больше всего ей нравилось грызть горошек (по одному прямо с ладони), креветки и сыр, особенно фета. Фрукты ее не привлекали, и она морщилась от брызг кислого сока, пряча глазки под плотными кожистыми розовыми веками. Тофу она терпеть не могла и с глубоким отвращением уходила, когда я протягивала его ей на ладони. Нат с любопытством обнюхивала кружки с обжигающе-горячим чаем или кофе с молоком, но сама никогда не пила.

Я начала обучать ее разным командам – больше для собственного развлечения. Поначалу я пыталась научить ее «сидеть», подминая рукой ее попу и повторяя команду, но поскольку ее излюбленной позой было положение сидя или полулежа на боку, она не уловила сути. Зато с командой «ко мне» повезло больше – я подманивала ее с противоположного конца комнаты горошинкой или мини-морковкой. Она семенила ко мне и зарывалась мордочкой в мою ладонь за наградой, а я чесала ее за ушками и щекотала животик. Я повторяла все то же самое, переходя в другой конец комнаты, но Нат уже успевала унюхать какие-нибудь крошки или остатки еды на тарелке и вовсю угощалась. Я размахивала руками, чтобы привлечь ее внимание, но она только оглядывалась через плечо и закатывала глаза, а затем возвращалась к своей находке. Я не могла понять, то ли она была слишком умной для этой игры, то ли наоборот, но так или иначе, она всегда все делала по-своему.

Только когда наши соседи начали наряжать темный кирпич домов новогодними гирляндами, я наконец-то расслабилась. Конечно, я еще не отошла от шока, но хотя бы начала принимать тот факт, что ничего не стряслось. Нат не убежала