в глаза морской волны, посланной Посейдоном, и вскоре умер[492].

Ко времени посещения Мантинеи Адрианом от этого храма остались одни руины. Император распорядился построить новый храм вокруг развалин старого. При этом, с почтением относясь к древнему преданию, он велел поставить специальных надсмотрщиков над строителями, дабы никто из работавших не вошёл в древний храм и не тронул его развалин[493].

Не мог не проявить заботы Адриан и об области Фокида в Средней Греции. Ведь там находилось святилище Аполлона в Дельфах, знаменитое своим оракулом. Потому в городе Абы по повелению Адриана был возведён храм в честь Аполлона. Посетил император и место, где некогда стоял фокидский город Гиамполь. В 480 году до Р. Х. его сожгли войска царя Ксеркса, вторгшиеся в Элладу. После изгнания персов город был отстроен, но в 346 году до Р. Х. вновь подвергся разрушению. На сей раз виновником стал македонский царь Филипп II. Тогда, согласно так называемому Филократову миру, увенчавшему десятилетнюю Священную войну, в каковой за контроль над священными местами Фокиды сражался ряд греческих государств с нарастившей свою военную мощь Македонией, Фокида оказалась в сфере влияния Филиппа II. По его требованию Гиамполь в числе других крепостей был разрушен до основания, а его жители расселены по окрестным деревням. Позднее город не восстанавливался, и ко времени посещения этих мест Адрианом от него оставались только площадь старинной формы, Булевтерион (Дом совета), небольшое здание и театр недалеко от ворот, которые некогда вели в город[494]. Адриан велел построить здесь галерею, получившую его имя и имя бога Аполлона, каковому была посвящена[495].

Заботила Адриана не только архитектура. Он также внёс поправки в конные состязания, традиционно проводившиеся в Элладе на играх. Так, узнав, что «рысистый бег» — состязания в конном беге — был отменён на Немейских и Истмийских состязаниях, Адриан ввёл его вновь у аргивян (население города Аргоса и области Арголиды на северо-западе Пелопоннеса) во время зимних Немейских игр[496].

В Северной Греции, в Фессалии, Адриан проявил большую заботу о восстановлении сухопутных дорог[497].

Императору важно было показать эллинам, что он человек, Элладе и её древним обычаям совсем не чуждый. Потому, прибыв в Грецию, он был допущен к высшей степени посвящения в таинства[498]. Элий Спартиан об этом поступке Адриана пишет несколько подробнее: «…по примеру Геркулеса и Филиппа принял посвящение в Элевсинские таинства. Он выказал большое благоволение к афинянам и был председателем на их состязаниях. И в Ахайе, говорят, было отмечено, что во время священнодействий все бывшие с Адрианом появлялись невооружёнными, тогда как вообще многие присутствовавшие имели при себе ножи»[499].

Адриан не был первым римлянином, посвящённым в Элевсинские таинства. Первым из потомков Ромула в Элевсинских мистериях после должного посвящения принял участие Луций Корнелий Сулла. Это случилось в 85 году до Р. Х., во время первой войны Рима с Митридатом VI Евпатором, когда армия Суллы победоносно овладела Афинами, изгнав из Аттики войска понтийского царя[500]. Что двигало Суллой? Он, будучи прекрасно образованным римлянином-интеллектуалом, разумеется, отлично знал греческую культуру. Находясь в Аттике, он, думается, из естественной любознательности возжелал ознакомиться со знаменитым действом. Эллинофилом он не был, божественную сторону мистерий едва ли воспринимал всерьёз. По цинизму со славным полководцем и будущим диктатором Рима едва ли кто мог сравниться за все двенадцать с лишним веков римской истории от Ромула до последнего римского императора Ромула Августула (475–476). И это своё качество, находясь с армией в Аттике, Сулла в полнейшей мере продемонстрировал. Когда не хватало леса для постройки и починки осадных машин, «Сулла принялся за священные рощи: он опустошил Академию, самый богатый деревьями пригород, и Ликей.

Нуждаясь в больших деньгах для ведения войны, Сулла не оставил в покое и святилища Эллады, посылая то в Эпидавр, то в Олимпию за прекраснейшими и ценнейшими из приношений. Даже дельфийским амфиктионам он написал, что сокровища бога лучше было бы перевезти к нему, у него-де они будут целее, а если он и воспользуется ими, то возместит взятое в прежних размерах»[501]. Когда же Суллу посвятили в Элевсинские таинства, то «он (наверное, Луций Корнелий так понимал благодарность. — И. К.) забрал себе библиотеку теосца Апелликона, в которой были почти все сочинения Аристотеля и Теофраста, тогда ещё мало кому известные»[502].

Вторым римлянином, принявшим в Элевсине посвящение, был Гай Юлий Цезарь Октавиан. В отличие от Суллы наследника божественного Юлия на это подвигло важнейшее событие в его жизни и переломное во всей римской истории: 2 сентября 31 года до Р. Х. после победы над флотом Марка Антония при Акциуме он стал победителем в гражданской войне, а Римской республике теперь предстояло окончательно превратиться в Imperium Romanum — Римскую империю.

Преемник Августа Тиберий, прекрасно знакомый с греческой культурой, к Элевсину интереса не проявил, да и за 23 года своего правления выехал из Рима лишь на остров Капрею (Капри), где и жил до последних своих дней.

Гай Цезарь Калигула к Элладе и её мистериям был равнодушен, а вот сменивший его Клавдий внезапно возжелал перенести Элевсинии в Рим. Должно быть, в целях укрепления религиозной централизации[503].

Нерон, крупнейший эллинофил среди римских цезарей, за исключением, естественно, нашего героя, в Афинах и Элевсине не побывал. Не потому, что он ими решил пренебречь или был равнодушен к их таинствам. Наоборот. Нерон чрезвычайно серьёзно воспринял всю греческую мифологию, богов эллинских и римских. Можно вспомнить, как отказался он от поездки в Александрию, чего, кстати, страстно желал. Пола его одеяния за что-то зацепилась в храме Весты на форуме, и суеверный император вообразил, что богиня не отпускает его из столицы. Нерон прекрасно знал, что перед началом шествия специальный элевсинский вестник предупреждал тех из возможных мистов (участников мистерии), кто виновен в кровопролитии, что их участие в таинстве не угодно богам. Матереубийца Нерон пролил немало крови и преступность свою отлично сознавал. Если для циника Суллы такое предостережение было пустым звуком, то для Нерона — самой настоящей угрозой гнева богов, в реальности какового он не сомневался. Что, впрочем, не помешало ему и в Греции пролить кровь, расправившись с лучшим полководцем Империи Гнеем Домицием Корбулоном.

Флавии, что отец, Веспасиан, что сыновья его, Тит и Домициан, ни в эллинофильстве особо замечены не были, ни к самой Греции и уж тем более к её мистериям ни малейшего интереса не проявили. Старый и немощный Нерва, понятное дело, и помышлять ни о чём таком не мог. Марка Ульпия Траяна, воина до мозга костей, «человека меча», даже представить идущим среди мистов из Афин к Элевсину просто невозможно. А вот Адриан здесь на своём месте. Пусть он и истинный римлянин, и устроитель Империи, и полководец.

Элевсинские