Княгиня Ирина так и не услыхала от своего супруга вразумительного объяснения, зачем столь спешно перевёз он сюда из Владимира семью. Видела, понимала: готовит Ярополк рать на Киев, хочет изгнать из стольного своего престарелого дядю Всеволода, на сомнения и упрёки её отвечает грубо и коротко:

— Тако нать!

Иногда добавляет при этом, цедит зло сквозь зубы:

— Он нас с отцом из Киева гнал, было тако[218]! А отец потом погиб за его, стрыево дело! Чай, не вмешался, дак жив бы был доселе!

Сговаривался Ярополк с ляхами, с немцами, частенько прибывали в Луцк закованные в железо соотечественники Ирины и гордые, спесивые шляхтичи. Назревала гроза ратная. Страшно делалось молодой женщине за чад своих, не знала она, как теперь быть, терялась в мыслях. Вечно гневную, раздражённую свекровь старалась не слушать, мужниных устремлений не понимала, лишь стучало учащённо в груди сердце, чуяло оно — наступает лихая пора.

Радко на взмыленном скакуне вихрем ворвался в городские ворота. Испил студёной воды из поданного одним из гридней ковша, бодро взбежал вверх по ступеням мраморного всхода.

Уже в палате, сбросив с головы шапку, устало вытер с чела пот и тяжко вздохнул.

Ярополк, сидевший с боярами на совете, вопросительно воззрился на него. Гневно сдвинулись пшеничные брови.

— Что врываешься в палаты думные, отрок? Али забыл чего?! — рявкнул он грозно.

— Забыл? Может, и забыл, да вспомнил, — без страха, упрямо и твёрдо глядели на князя серые глаза проведчика. — Из сторожи скачу. И говорю тебе, князь, и вам, бояре: выступил супротив нас из Киева Мономах. Ведёт с собой киевскую, смоленскую, черниговскую дружины. А ещё торков служивых с берендеями[219]. Не устоять нам, князь. Большая у Мономаха рать.

Ярополк от нежданного недоброго известия побледнел. Пересиливая себя, гордо вскинул он голову, смерил Радко презрительным взглядом, отрезал громко:

— То не тебе судить! Устоять, не устоять! Много на ся берёшь, отрок! Ступай отсель!

Радко покорно вышел. Ярополк повернулся к боярам:

— Что деять будем? Жду советов ваших!

Поднялся рыжебородый луцкий тысяцкий Жирята.

— Радко прав: без помощи ляхов и немчинов не одолеть нам Мономаха. Ты бы, княже, отъехал к зятю свому будущему, князю Мешко, испросил подмоги.

— Верно, верно! — зашумели другие бояре.

— Луцк мы удержим, не сдадим! Воды и еды в городе довольно, на цельный год хватит, а стены градские крепки! — стал уверять Ярополка боярин Лазарь. — Токмо ты не мешкай!

— И то верно! — согласился Жирята. — Коли поторопишься, придёшь с ляхами, отгоним мы Мономаха.

— Жену, мать в городе оставь, не боись, — добавил боярин Жидислав.

Ярополк озирался по сторонам, словно пойманный с добром вор. Бояре убеждали, уговаривали, и после недолгих раздумий согласился он с их советом. Не ведал Ярополк, что Жиряту, Лазаря и некоторых других его советников давно купил, перетянув на свою сторону награбленным в Олешье звонким серебром, Давид Игоревич.

...Ирина уже знала о наступлении Мономаха, когда Ярополк, придя в бабинеи, коротко объявил им с Гертрудой:

— Отъезжаю рати собирать, в Сандомир, ко князю Мешко. Вас здесь оставляю. Стены крепкие, дружины много. Не сдадут град ворогу.

Ирина, сокрушённо качнув головой в высокой кике, горестно вздохнула. Сказала тихо:

— Выходит, ты нас с детьми бросаешь? А если Мономах возьмёт приступом Луцк?! Я боюсь его, Ярополк! Он — опытный полководец! Если не одолеет нас, то перехитрит! Ты бы с ним помирился.

— Болтаешь невесть что! — прикрикнула на сноху Гертруда. — Ещё не хватало! С ворогами мириться! Лапки поджать и в кусты! Чтобы вся Русь, вся Европа над сыном моим смеялась?! Не бывать сему! Верно говоришь, Ярополк! Иди к Мешко. И в Саксонию, свояку своему Экберту[220], младшему из Брауншвейгов, отпиши тотчас! Пусть пришлёт отряд рыцарей! Побьём Мономаха! А после в Киеве ты на стол златой сядешь!

Не слушал князь Ярополк предупреждений Ирины, слушал лишь мать свою да Лазаря и его приспешников. Словно слеп был, не видел, как вмиг неприступно каменным, холодным стало лицо любимой супруги, не понял, что сейчас и навсегда терял он её любовь.

Холёные женские пальцы оцепенело впились в подлокотники кресла. Смотрела Ирина перед собой и не замечала будто ни злости Гертруды, ни некоторой растерянности Ярополка, одно стучало в голове: «Дети! Уберечь детей!»

...Летний день угасал. Наступил вечер, ветром нагнало на город тучи, заморосил мелкий дождик. Ирина долго стояла на гульбище, раздумывала, сомневалась, теребила в руках шёлковый платочек. Решение Ярополка её не просто разочаровало, в словах его, скупых и бездушных, было гораздо худшее. Казалось, предавал он её и чад, лишал защиты, ставил властолюбие и гордость свою выше их счастья, выше мира. Внимая матери своей, готов был ввергнуть он и их всех и землю Волынскую в гибельный пожар междоусобий. Такого принять, понять и простить молодая женщина не могла.

Радко явился на её зов тотчас, взволнованный и изумлённый. Утонул в глубоком, полном почтительности поклоне, выпрямился резко, повинуясь взмаху маленькой белой руки, слушал, затаив дыхание, с замиранием сердца внимая нежному голоску.

— Боюсь за детей. Мой муж... он слушает только свою мать... Ты... мог бы помочь мне... спасти моих чад от ужасов войны... Молю...

— Сделаю всё, что велишь! — пылко заверил княгиню отрок.

— Когда князь Ярополк уедет, ночью... Анастасию, Ярослава и Вячеслава надо вывезти из Луцка... Скорее... Ни одного часа ждать не можно... Тайно... Ты поедешь вместе с детьми и пестунами[221]... Возьмёшь охрану — моих людей. Верные рыцари — есть у меня такие. Но, к сожалению, они не знают дорог, все они — германцы, из Орламюнде[222], из Мейсена. Увезёте чад в Свиноград, ко князю Володарю. Я напишу ему письмо, чтобы он принял вас с честью. Знаю: он заступится за моих детей, не даст в обиду... Молю тебя, мечник Радко: присмотри за моими чадами в пути. Не бросай, береги их. Сопроводи до Свинограда. После возвращайся.

Радко