кобылицу. Володарь, спустившись вместе с Радко на крыльцо дома, объявил:

— Дарую вам, княжичи, каждому по жеребцу. На карпатских лугах вскормлены, добрые будут кони. А ты, Настенька, — обратился он к Ярополковне, — кобылицу эту от меня прими. Ретивая лошадь. И быстрая. Мчит, как ветер в поле. Да ты сама попробуешь.

— Спасибо, дядюшка! — Лицо юной Анастасии просияло от восторга.

Астхик с весёлым смехом обхватила её тонкий стан руками в замок и пылко расцеловала.

— Ты мне как дочь будешь, — говорила ласково армянка, окончательно растапливая лёд недоверия и отчуждённости юной княжны.

...Фёдор Радко надолго в Свинограде не задержался.

— Княгиня Ирина велела мне воротиться, — коротко ответил проведчик на вопрос Володаря, куда собирается он теперь держать путь.

Унёсся вдаль по петляющей меж увалами дороге одинокий вершник. Володарь из смотровой башни долго смотрел ему вслед.

«Вроде неплохой парень. Такого в дружине у себя иметь николи бы не отказался», — подумал сын Ростислава.

ГЛАВА 40

Князь Владимир Мономах неторопливо расхаживал по горнице луцкого дворца. Кусал уста, глядя на исполненное злости лицо Гертруды.

Часа два минуло, как ратники его вошли в город. Сопротивления почти не было. Бояре-переветники услужливо открыли перед сыном великого киевского князя ворота. В Луцке царило спокойствие, не допустил Мономах никаких грабежей, никакого насилия. Просто заняли черниговские дружинники стены, сменив градскую стражу, обступили княжеские хоромы, легко обезоружили немецкую охрану обеих княгинь. Кияне со смолянами расположились в лагере в окольном городе и в Гае — загородной княжеской резиденции.

Торков с берендеями Мономах пустил вперёд, ушли отряды лихих кочевников в сторону Владимира-на-Волыни, и каждый час в Луцк прибывал скорый гонец, сообщая последние новости.

Гертруда гневалась, сжимала руки в кулаки, кричала хрипло:

— Что, лукавством взял?! Вырастила я тя на свою голову! Помнишь небось как с малым тобою в Киеве возилась, как учила тебя уму-разуму! Спасибо, возблагодарил, племянничек дорогой!

— Помолчала бы, княгиня! — резко оборвал её Владимир. — Устроили вы тут со своим Ярополком, заварили кашу! Что, мало земли?! Власти мало?! Большего восхотели?! На стол киевский посягнуть удумали?! Вот и получай теперь! Сын твой изгоем стал, ты же ныне в полон пойдёшь. Отвезу вас обеих в Киев к отцу. Пусть он решает.

— Почто Ростиславичам уделы дал ты на Руси Червонной?! — крикнула ему в ответ Гертруда, ударив кулаком по столу. — Отобрал у сына моего Перемышль с Теребовлей, Свиноград, Червен! Почто в Дорогобуж вы с отцом своим сего Давидку, Игорева сына, посадили?! По роже его вижу: мерзавец еси! Отвечай!

— Вот какую толковою повела, тётушка. — Мономах сел на скамью и, низко склонившись над столом, веско изрёк: — Что ж, отвечу. Если бы не воины мои и не мы с отцом, ныне Рюрик с Голода рем Волынью бы правили. Ежели память у тебя худая, могу напомнить, как брали мы с твоим Ярополком Владимир приступом в прошлое лето. Вот и хотел я Ростиславичей умирить. Довольно родичам нашим без уделов мыкаться. Ибо всякий князь безземельный — вечная угроза миру на Руси. Пора бы о том ведать, княгиня.

Ирина, до поры молчавшая, неожиданно вступила в разговор:

— Я слышала о твоей справедливости, князь Владимир. Твоя храбрость и твой ум также известны во многих землях. Надеюсь, что ты не опустишься до низкой мести.

— О какой мести речёшь? — удивился Владимир. — Не имею ничего против тебя и твоей семьи, княгиня Кунигунда. Я тебе — не враг. Но твой супруг выступил на меня. Готовил рати, соузился с ляхами. Мой нынешний поход — всего лишь мера предосторожности.

— Красно молвишь! Да, подвешен у тя язык! Выучили тя на свою голову! — вскочив со скамьи и уперев руки в бока, возмутилась Гертруда. — Да токмо вор ты еси!

— Довольно! — Ирина сама не ожидала от себя такой смелости. — Хватит тебе гневаться и говорить глупости! Князь Владимир прав!

— И ты с ними заодно! — Гертруда аж взвизгнула от злости.

Тут уже не выдержал Мономах. Кликнув двоих здоровенных гридней, он приказал:

— Бермята! Славомир! Отведите княгиню Гертруду в её палаты. Княгиня сильно устала, ей нужен покой.

Гордо вздёрнув голову, вся исполненная глубочайшего презрения, покинула Гертруда горницу. На Владимира она даже не глянула.

— Тебя задерживать не намерен, — объявил Мономах Ирине. — Можешь отъехать к своему супругу.

По красивому лицу Ирины пробежала чуть заметная грустная улыбка.

— Нет, князь! — решительно заявила она. — Я не поеду к Ярополку. Как видишь, он бросил меня. Поеду в Киев, к твоему отцу. Полагаю, он не причинит мне никакого зла.

— Будь уверена в этом, — обещал Мономах.

— И ещё, — добавила Ирина. — Не называй меня больше Кунигундой. Крестильное имя мне больше по душе. А теперь дозволь, я оставлю тебя. Пойду собираться. Понимаю, мы скоро должны уехать.

Владимир молча кивнул.

Он долго смотрел на закрывшуюся за Ириной дверь.

«Вот ведь жёнка! Повезло же Ярополку!.. Да что там! Мужа б ей достойного!» — размышлял Мономах.

Грустно становилось у него на душе. Вспоминал жену свою, вечно чем-нибудь недовольную, с годами сделавшуюся сварливой, богомольной, предпочитавшей шёлковым ромейским одеяниям монашескую рясу, невольно сравнивал её с жёнами двухродных братьев и других князей, вздыхал и кусал от досады уста. Вот не послал ему Господь личного счастья — что ж тут поделаешь. Таков удел многих. Разве можно было ему отказаться от английской королевны с четырёхстами гривнами приданого и с дружиной оборуженных страшными секирами англов?!

Тряхнул Мономах рыжекудрой головой, отогнал нерадостные думы, велел позвать терпеливо ожидающего его в гридне Игоревича.

Именно его велел сыну великий князь Всеволод посадить во Владимире-на-Волыни.

В Луцк уже скакали добрые вестники. Стольный град Волыни распахнул перед Мономахом ворота. Ярополк же, по сведениям черниговских проводчиков, с немногими оставшимися ему преданными