Во всяком случае, до сих пор у нее не было никакого желаниячто-либо менять.

С этими мыслями она наконец заснула, не подозревая, что ДикВебстер тоже думает о ней и о том, какой приятный вечер они провели вдвоем. Онпока не знал, что из этого выйдет. Одно было ему ясно: Лиз Сазерленд нравиласьему — нравилась, как ни одна женщина до нее.

Дик снова позвонил Лиз в конце недели и пригласил ее втеатр. Перед посещением театра они поужинали, а вечером Дик зашел к ней, чтобывыпить бокал вина.

Они сидели на кухне и разговаривали о только что виденнойпостановке, о книгах. Лиз рассказывала Дику о трудном деле, которое она как развела. Обычная процедура развода осложнялась требованием одной из сторонназначить опеку над ребенком, который, как подозревала Лиз, на протяжении долгоговремя был объектом домашнего насилия. Как и предписывал ей долг, она сообщила освоих подозрениях в органы попечительства, и вскоре выяснилось, что она былаправа.

В результате Лиз расхотелось защищать клиента, который какраз и был виноват в жестоком обращении с ребенком. Она скорее бы выступилазащитницей интересов ребенка, но отказаться от дела не могла. Единственное, начто она надеялась, это то, что судья усмотрит в возникшей ситуации конфликтинтересов и даст ей официальный отвод.

— Зачем такие сложности? — спросил Дик. Ситуацияказалась ему предельно простой. Он искренне не понимал, почему Лиз не можетотказаться.

— Существует юридическая процедура, которой мы обязаныследовать, — вздохнула она. — Прошение об установлении опеки надребенком направила противная сторона, а мне, как адвокату, положено оспариватьего правомочность. Но я не сделала этого. Более того, я сама сообщила в органыопеки, что, по моему мнению, иск является обоснованным. Это противоречитадвокатской этике. Поэтому я и надеюсь, что суд назначит моему клиенту другогоадвоката, а мне поручит защиту интересов ребенка. Но он может не пойти на это,коль раньше я представляла интересы отца девочки… — Она вздохнула. —Словом, все очень непросто. Я не представляю себе, чем все это может закончиться.Однажды у меня уже было подобное дело, но там в жестоком обращении с ребенкомбыли виноваты оба родителя.

В конце концов мальчик попал в больницу, но родителизаявили, что малыша избил сосед, с которым у них уже давно были плохиеотношения. Эта пара дала очень убедительные показания. Я оказалась практическибессильна, хотя истинная подоплека дела была ясна мне с самого начала. Вдействительности ребенка избивал отец. Не прошло и года, как мальчик сноваоказался в больнице с тяжелейшей травмой головы. Мать тоже была далеко неангелом, так что, в конце концов, правда все же выплыла наружу. Суд вынеспостановление о лишении их обоих родительских прав, но на заседании мальчикстал просить оставить его с родителями. В такой ситуации самый справедливыйсудья не может сделать ровным счетом ничего. Единственное, что было в еговласти, это отправить ребенка в сиротский приют сроком на пять месяцев. Он таки поступил. Теоретически этот срок предназначен для того, чтобы родителиобразумились, но практически никто не может предсказать, как они поведут себяпосле того, как испытательный срок закончится. Иногда — очень редко — удаетсядоказать, что родители не собираются менять свое поведение, но это возможнотолько в многодетных семьях. Если представить суду доказательства того, чтородители жестоко обращаются с другими детьми, их все-таки лишают родительскихправ. Но в деле, о котором я рассказываю, мальчик был единственным ребенком всемье. Когда его отправили в приют, родителям просто не на ком было вымещать своюзлобу, кроме как друг на друге. Со стороны, однако, могло показаться, что онивзялись за ум, поэтому через пять месяцев другой судья со спокойной совестьювернул им сына. — Лиз еще раз тяжело вздохнула, и Дик внимательнопосмотрел на нее.

— А что было потом? — мягко спросил он.

— Не знаю, — ответила она. — Я боялась, чтоотец в конце концов убьет мальчика, поэтому поначалу старалась следить за этойсемьей. Потом они переехали в соседний округ, и я потеряла их след. Конечно,теоретически я могла бы их разыскать. К сожалению, моя работа не позволяетзаниматься подобными вещами; в этом отношении она сродни оперативнойтравматологии, которой занимаешься ты. Клиенты приходят ко мне, когда им плохо,и исчезают, когда мне удается им помочь. А я не могу следить за ними дальше,потому что ко мне приходят другие клиенты. У каждого своя беда, каждый хочет,чтобы я ему помогла.

— У меня происходит примерно то же самое, —улыбнулся Дик. — Только мои клиенты возвращаются ко мне не по доброй воле.К тому же я заметил: те, кто когда-то получил серьезную травму и выжил, ведутсебя предельно осторожно. Должно быть, у них, как у собак Павлова,вырабатывается рефлекс на боль. Давно известно: кто однажды побывал в серьезнойавтомобильной аварии, ездит особенно внимательно и никогда не превышаетскорость. Я даже знаю несколько случаев, когда люди начинали бояться садитьсяза руль.

— Но разве тебе никогда не хотелось снова встретиться счеловеком, которого ты вылечил? — удивилась Лиз.

— Не особенно, — честно ответил Дик. — И, наверное,это одна из немногих приятных сторон моей профессии. Во всяком случае, мне неприходится задумываться над проблемами, которые не имеют и не могут иметь комне никакого отношения. Согласись, что это намного проще.

Дик явно не принадлежал к людям, которые находят длительныеотношения любого рода привлекательными. Но Лиз он по-прежнему нравился. Икаждый раз, когда Дик говорил что-то подобное, она невольно жалела его — ужочень сильно отличались его взгляды, привычки, его система ценностей и приоритетовот ее жизненной философии. Лиз всегда предпочитала прочность, надежность,искренность, а такие отношения не могли не быть продолжительными. У нее быликлиенты, которые поддерживали с ней связь годами, хотя со дня их развода помощьадвоката им не понадобилась ни разу. Впрочем, Лиз подозревала, что разницамежду ней и Диком заключается в характере или, если угодно, в стиле жизни,который у Дика был, конечно, совсем другим. И эта мелочь не могла помешать имстать друзьями. Ведь Дик тоже, несомненно, испытывал к ней симпатию!

Был уже почти час ночи, когда Дик наконец уехал.

Несмотря на позднее время, Лиз было жаль отпускать его, ноим обоим нужно было рано вставать — у Лиз были запланированы очередные слушанияв суде, а Дик заступал на дежурство в клинике.

На следующий день утром, когда вся семья сидела за столом изавтракала, Питер, хитро прищурившись, спросил у матери, приготовила ли онапроигранные ею десять долларов.

— То есть не десять, а двадцать, — уточнилон. — Ведь ты проспорила дважды, не так ли?

— Нет, дорогой, на этот раз ты проиграл, так что мыквиты, — ответила с улыбкой Лиз.

— Ты хочешь сказать, что Дик тебя не поцеловал?

Даже не попытался? — Питер выглядел по-настоящемуразочарованным, а Меган залилась краской гнева.