– О, черт возьми!

Теперь он ходил в рабочей одежде, подобрал себе помощников, нашел инструмент. Его познакомили с монахинями и учителями, с поварами и докторами. До конца недели отовсюду раздавался звук пил, стук молотков, что-то паяли и варили, копали канавы. К концу второй недели негодные детали заменили на новые. Сестры-монахини были так довольны, что им соорудили множество полок, прочистили печи, колодцы и уборные.

Во время работы Джон напевал себе под нос «Ниту-Хуаниту» и «В китайской прачечной», совсем как дома, в «Вязах», а себе сказал: «Это ради Софии».

С каждым днем Эшли выглядел все моложе. По утрам его встречали смущенным румянцем и улыбками: «Дон Хаиме, здравствуйте». Его знали в больничных палатах. Знали его и школьники. Слепые девочки вставали и пели для него. Общее удивление только нарастало: такой важный господин так хорошо говорит на их языке и не чурается тяжелой работы! В палатах и на открытой террасе он мог остановиться и завести разговор с кем угодно из больных, будь то молодой инвалид или старик. Судя по всему, у него была поразительная память на имена. Поутру, до того как он сам и его одежда покроются грязью, Джон мог взять на руки самого маленького из сирот, прижать к себе, и было это вполне естественно. От него исходила надежда и уверенность, а что особенно поражало матушку-настоятельницу, так это его уважение к девушкам и женщинам, не поддающийся объяснению пиетет (о подобном можно прочитать в старинных легендах и балладах).

Миссис Уикершем защищала свое сердце, сохраняя полную бдительность. Пожилым людям верится с трудом, что с молодыми возможна настоящая дружба. В лучшем случае они проявят вежливость, а потом быстренько отойдут, чтобы присоединиться к своим ровесникам. Кроме того, умудренные опытом люди в возрасте стараются избегать тех ситуаций, которые могут возникнуть с новыми друзьями: они пережили столько потерь, что начали забывать ценность дружеских связей. Быть может, дружба – это всего лишь проявление душевной апатии, всего лишь слово, которое скрывает усталость и опустошение. Тогда что означал этот полный энергии взгляд, обращенный на нее? Может, это и в самом деле было дружеское чувство? Самое удивительное, что Эшли появился в «Фонде» как раз в тот момент, когда миссис Уикершем выпустила из рук руль, с помощью которого управляла своей жизнью. Ее вдруг охватило беспокойство, правильно ли то, что делает: собирает, учит, выдает замуж всех этих девушек, учит плетению кружев и ткачеству слепых. Сколько раз ее будили в четыре утра по тому или другому поводу: то надо было вызволять какого-нибудь мальчишку-сорванца из рук полицейских, а то, наоборот, полицейского из рук взбунтовавшихся рабочих. Будучи гражданкой Чили, она получала орденские ленты от благодарного правительства. Обращалась к президенту лично с просьбой проявить милосердие к какому-нибудь полусумасшедшему рабочему, осквернившему храм, или к обезумевшей от горя девушке, которая утопила своего ребенка в цистерне. У творцов добрых дел тоже бывают моменты слабости. Они знают, что нет большей глупости и наивности, чем ожидать благодарности и признательности в ответ, но все-таки иногда позволяют себе поддаться сладкому искушению и пожалеть себя: «Никто и никогда не сделал для меня хоть что-нибудь бескорыстно». Она вдруг потеряла эмоциональный импульс, который когда-то сподвиг ее на эту деятельность, но самое ужасное – ей надоели все эти женщины с их пустыми разговорами, как, впрочем, и надежды. И как всех людей решительного склада ума и большого жизненного опыта ее стали раздражать проявления независимости окружающих. Начался душевный разлад. Она стала позволять себе проявления цинизма и несдержанности и, в конце концов, убедила себя, что имеет право прожить оставшиеся годы в свое удовольствие. Это было возможно осуществить двумя способами: взять на себя контроль над чужими жизнями или превратиться в «оригиналку». Вот они и надела на себя маску миссис Уикершем, которая удивляла и немного пугала своей прямолинейностью, твердостью и бескомпромиссностью. Что ж, кто-то движется вперед, а кто-то возвращается назад. Что-то вроде высокомерного презрения по отношению к окружающим выражалось в том, как она одевалась: в ее вечерних платьях, в декольте, которое давно вышло из моды, и даже в кроличьей лапке, которой она румянилась.

Вот в такой период ее жизни Джон Эшли переступил порог «Фонды» и предложил свою дружбу.

– Мистер Толланд, вы играете в карты?

– Да, мэм.

– Время от времени мы играем в карты в курительном салоне. Играем на деньги. Я не хочу, чтобы «Фонду» стали называть игорным притоном, поэтому установила правило: выигрыш не может превышать двадцати долларов. Все, что выше этой суммы, удачливый игрок жертвует на мою больницу. Вы играете в «два мошенника»?

– Да.

– Приходите, игра начнется в полночь.

Наконец Эшли мог играть, не скрывая своего мастерства. За столом сидели богатые люди – путешественники, землевладельцы из долины, предприниматели, сделавшие себе состояния на селитре и меди. Он обыграл всех, обыграл и миссис Уикершем. На стене висела грифельная доска, и в конце вечера хозяйка написала на ней сумму, которая предназначалась ее больнице: сто восемьдесят долларов! Рентгеновский аппарат стоил шестьсот.

Прошло несколько дней.

– Мистер Толланд, вы завтракаете на крыше?

– Да, мэм.

– Приходите туда же после ужина: у меня есть отличный ром, и мне нужно с вами поговорить.

Так начались их беседы под звездами. Они сидели лицом к горам, на низеньком столике между ними стоял кувшин. Горные вершины – неохватные взглядом, величественные и вечные, – казалось, ждут каких-то перемен: то ли их сравняют с землей, то ли расколют до основания, то ли переложат по-новому. Был разгар весны. Издалека время от времени доносился легкий шорох, слабые удары грома, негромкие хлопки – где-то шла очередная многотонная лавина. На небо выплыла луна, заливая сиянием небо и землю, и вершины ожили: казалось, закачались вдруг и запели. («Беата должна это увидеть, и дети должны это увидеть!») Разговор шел о Чили, о давних временах, когда здесь только начали закладывать шахты, о ее больнице и школе, об отношениях мужчин и женщин. Уставший от тяжелой работы Эшли погружался в тепло дружеской беседы, а миссис Уикершем чувствовала себя несчастной и злилась. Любопытство поглощало все другие эмоции. Кто он? Что осталось у него за плечами? Чем больше он ей нравился, тем больше ее возмущало его нежелание говорить о себе. В отсутствие Эшли миссис Уикершем побывала в четвертом номере и осмотрела его вещи. На глаза ей попались выцветшие голубоватые фотографии. На одной из них высокая молодая женщина с ребенком на руках стояла возле пруда;