– А как же поцелуй? Где благодарность? –возмущенно спросил он, доставив ее на поле.

– Может, я тебя и поцеловала бы. Но ненавижу, когда мнеподсказывают! Так что жди теперь, когда ближайшее 29 февраля придется на полноесолнечное затмение!.. А пока тебя пускай Де Мент поцелует! – упрямозаявила Лоткова.

Выясняя отношения, ни Ягун, ни Катя, не сообразили, чтосеребряный рупор разносит их голоса по всему стадиону.

– Високосный год, затмение… М-м… Всего-навсего черезсемьдесят лет! Пустяковый срок для настоящей любви! – с пафосом сказалаНедолеченная Дама.

– Угу! А пока есть время для нескольких ненастоящих…Легкие интрижульки и прочий сопутствующий шерше ля фам! Мужчине в расцвете силэто точно не повредит! – заявил поручик Ржевский, сопроводив свои словавыразительным хохотом, который некоторые подлые завистники регулярно путали сконским ржанием. Так, во всяком случае, утверждал сам Ржевский.

Одуревший от магии Гоярын бросался из стороны в сторону,врезаясь в магическую защиту поля. Множество раз латаный-перелатаный, куполтрещал по швам. То там то здесь в нем появлялись проломы, и бестолково бегавшийПоклеп не успевал восстанавливать защиту. Зрителей спасало лишь то, что Гоярынвсякий раз атаковал новое место, купол же был обширен. Биться же в одно место удракона не хватало воображения.

– Надо прекратить матч! Могут быть жертвы! Я,например! – в панике крикнул Графин Калиостров, когда ревущий Гоярынврезался в купол прямо напротив них.

Бессмертник Кощеев, которого не так просто было провести,ухмыльнулся.

– Ни за что! – заявил он. – Дракона усмирят,я же хочу, чтобы команду Тибидохса раздавили раз и навсегда!

Изрыгающий пламя Гоярын пронесся дальше, врезавшись уже вследующий сектор, и Графин успокоился.

– Что ж, коллеги! Ваши доводы убедительны! Я тоже запродолжение игры! – сказал он, вскидывая дрожащую руку.

– Леопольд Гроттер! Пас Минотавру! Никому не советовалбы интересоваться у этого бычка, какая у него удойность. Перцовый мяч летит подуге!.. Интересно, какой заговоренный пас использован? Жаль, не успел подзер… всмысле, додуматься своим умом, – снова бойко залопотал Баб-Ягун. –Сборная вечности пытается атаковать Гоярына, но это не очень-то просто. У тогосовсем сорвало тормоза. Он бьется в купол и ревет. Сборная вечности, конечно,предпочла бы более предсказуемые ворота, да только уж какие есть, необессудьте!.. Минотавр на всех парах мчится к Гоярыну. Вот это да! Он что,решил пойти на таран? Бодался теленок с дубом и далее по тексту… Но нет!Минотавр бросает мяч с короткой дистанции! Гоярын встречает его пламенем ихлестким ударом хвоста. Перцовый мяч отскакивает прямо в руки к Тане Гроттер!

Леопольд Гроттер, не подозревающий о своем отцовстве – прямокондовая Бразилия! – пытается не пропустить Таню к Змиулану. Вот этозмейки, штопоры, восьмерки! Вот это мертвые петли! Оба Гроттера словно пишутисторию по воздуху смелыми росчерками своих инструментов! Не удивлюсь, есличерез тридцать лет этот матч назовут «битвой двух контрабасов»… Ого, вижу,журналисты уже строчат в блокнотики! Тридцать лет ждать явно не придется!Интересно, на меня хоть кто-нибудь сошлется?

Заметив мелькнувший внизу обездвиживающий мяч, за которымуже гнались Фрол Слепой и тщеславный барон Мюнхгаузен, Ягун перестал тарахтетьи направил свой пылесос им наперерез.

Тем временем Таня, стремительно бросив контрабас вниз, сразупосле этого резко сделала бочку. Леопольд Гроттер не разгадал маневра и немногоотстал, потеряв драгоценные секунды. Но уже через несколько мгновений он вновьоказался рядом. Не размышляя, Таня набрала высоту, разрывая дистанцию, – ивновь перцовый мяч остался у нее. Где-то впереди, точно скала, мелькнулмногоглазый Аргус. Он явно подставлялся, но Таня избежала столкновения, бросивконтрабас чуть вправо, а затем, когда Аргус поддался на финт, левее егоогромного корпуса.

Ниже мелькнул Леопольд Гроттер, двигавшийся теперьзеркально, но на меньшей высоте и выжидавший момент для атаки. Тане почудилось,что отец взглянул на нее с уважением. Еще бы! Маневрировала она ничуть не хуже,а порой даже и лучше. Отца отличала привычка все время использовать магию –Таня же больше полагалась на себя и на летные качества инструмента.

Впереди золотистым зигзагом уже маячил Змиулан,стремительный и ускользающий, но Таня почему-то была уверена, что на этот разему не уйти. Она ощущала особый, ни на что другое не похожий задор, которыйвсегда предшествовал забитому мячу.

Даже Соловей, совсем уже отчаявшийся, с надеждой вскинулголову. Невысокий Тарарах вскочил с ногами на скамью, подхватив под мышки иподняв над головой малютку Клоппика. Клоппик пищал, что ему ничего не видно исо злости забрасывал всех подряд запуками собственного приготовления. В рядахзрителей кое-где были уже порядочные бреши. Дедал Критский перестал выщипыватьбакенбарды, а поручик Ржевский, забавлявший дам, застрял на финале самоголюбимого, самого сального своего анекдота…

* * *

Неожиданно, когда впереди появился уже страхующий драконаИлья Муромец, на бородатом лице которого было написано твердое намерение «непропущать супостата», острая боль пронзила Таню. Она почти упала животом наконтрабас, едва не выпустив мяч.

«Повторять за мной, анфан Терибль! Говорить: „Я обожать майнлибен Гурий Пуппер! Я хотеть к нему в Магфорд! Я весь трястись от грандиозыпэйшн!“ Повторяй или я заставлю тебя вопить от боль!» – услышала Таня змеиныйголос. Голос, который могла слышать только она.

Таня обернулась. Ей почудилось, что она увидела, как Цирцеяподнесла вытянутые пальцы правой руки к сжатой в кулак левой. На ее лице былоскрытое злорадство, а губы что-то нашептывали.

«Я, мизеребл русский дрянь, обожать Гурия Пуппера!Повторяй!»

– НЕТ! – крикнула Таня. – НЕТ! Я не будуповторять!

«Не хотеть, упрямый киндер? Я всегда добиваюсь, чего хочу!»

Снова укол. И снова Таня уткнулась лицом в контрабас. Больбыла мучительной, как от аппендицита. Должно быть, Цирцея не спешила выниматьиглу из фигурки.

Прямо перед лицом Тани что-то мелькнуло. Леопольд Гроттерхотел, видно, отнять у нее мяч, но что-то остановило его, и теперь он мчалсярядом с Таней, не отрывая от нее пытливого взгляда. О перцовом мяче он на времязабыл, тем более что Змиулан уже улетел, и броска все равно бы не вышло.

– ОТЕЦ! ПАПА! – крикнула Таня.

Она не могла уже сдерживаться – такой непереносимой былаболь. Леопольд Гроттер не мог, разумеется, ее слышать, но Тане казалось, что онвглядывается в ее губы, пытаясь читать по ним.