смог изобразить. – Хочу доверить вам один… даже не секрет, но, скажем… факт, который пока нельзя разглашать…

Ого, ишь как подобрался! Наверняка ждет историю про дедушку-баптиста, внебрачных детей и любовника из Нигерии.

– В настоящее время я участвую в одном научном исследовании… – Борис Константинович чуть заметно выдохнул: история про бабушку в Иерусалиме мало кому понравилась бы. – Оно касается… возможных довольно серьезных изменений в терапии одного социально значимого заболевания и вопросов приоритета советской науки.

Партийный босс кивнул. Я говорил привычными ему фразами и знакомыми формулировками. Никаких грехов, все нормально.

– Не побоюсь сказать, но моя роль в этом… исследовании… – Я вдохнул, как перед прыжком в воду, и выдал: – Почти основополагающая. До первой публикации ничего не могу сказать подробнее. Просто я там занят, Борис Константинович, практически все свободное время, включая выходные. Боюсь подвести и вас, и всю партийную организацию, и людей, с которыми я работаю. Вот.

– И где… вы этим занимаетесь? – чуть разочарованно, но довольно-таки спокойно спросил он.

– В Институте питания, Борис Константинович. У Игоря Александровича Морозова. Вот он, кстати, справедливо заметил, что Нобелевку по медицине советским ученым не вручали, и высказал предположение, что это из-за партийной принадлежности. А вдруг получится получить? – шутливо добавил я, и партийный босс вполне миролюбиво рассмеялся. Все медики шутят про премию от шведского короля. Даже если они коммунисты.

Вспомнил, где я его видел. Точно, на госпиталке. Он сидел в преподавательской, когда Ростислав Станиславович искал для меня заветный номер телефона.

Глава 18

Кто там будет рулить комсомолом, меня интересовало мало. Кому там предложат счастливый билет, кто ж его знает. Я бы, конечно, предложил Ашхацаву, но, во-первых, я сам не знаю, как он к этому отнесся бы, а во-вторых, кто я такой, чтобы меня спрашивать. Пошел потихонечку в общагу. Расскажу Давиду о новостях.

Гордый сын абхазского народа радовался жизни в компании с кастрюлькой, из которой активно черпал макарохи, закусывая сосиской, щедро намазанной горчицей.

– Фадиф, будеф? – махнул он рукой с вилкой, показывая на стул рядом с собой.

– Нет, спасибо, как-то не хочется.

– А че в партком вызывали? – спросил Давид, прожевав и сглотнув наконец обед студента.

– Предлагали комсоргом курса стать.

– Ох ты ж… Ни хрена себе! – У Ашхацавы даже выпала вилка, звякнув о пол. – Поздравляю! На кафедре останешься… Ну, когда собрание? В партию рекомендацию дадут? С твоими грамотами должны…

К пятому курсу только ленивый не знает карьерных лазеек для выпускника института. Все кандидаты и члены КПСС почти автоматом остаются на кафедре какой-нибудь. Другой вопрос, что студентам эту дверцу приоткрывают крайне неохотно. Только верхи актива типа комсоргов могут на такое рассчитывать. И то не все.

– Отказался, – оборвал я мечтания своего товарища.

– Да ты что? – удивился абхаз. – Как?

– Давид, я тебе не говорил, у меня сейчас хорошие подвязки в Институте питания? Даже статью скоро напечатают с моим соавторством.

– Вот ты жук! – уперся он указательным пальцем мне в грудь. Хорошо хоть не тем, что сосиску держал. – Молодец! Вот я смотрю, дурдом тебе на пользу пошел, – засмеялся он. – За учебу взялся, бабы под дверью вместо коврика не ночуют, даже в карты играть перестал! Но пиво пить не бросил?

– Собирайся, пойдем. Сам же звал.

* * *

История с любителем пересказывать «Голос Америки» пациентам собранием не закончилась. Вроде бы Каримова не сильно пропесочили, лишь дали выговор без занесения. Ну и плюс призвали «усилить бдительность». Больше никаких оргвыводов не последовало. Но студент Панов, он же в любую бочку затычка.

На дежурстве я после очередного вызова завалился в фельдшерскую с твердым желанием сдаться перед силой притяжения дивана и лежать с закрытыми глазами как можно дольше. На кого-то, сидящего в углу, я внимания не обратил. Встрепенулся только этот кто-то, начал что-то лихорадочно под подушку прятать. И ладно, может, человеку мелкими в карман благодарность насыпали, а он теперь считает. Только почему свет не включил? Мелькнула мысль и пропала, ибо желание прилечь превозмогало чьи-то там меркантильные интересы.

– Слушай, Панов, я не поблагодарил тебя тогда, – робко начал любитель посидеть в потемках.

Ага, это же Каримов! А я только успел один ботинок расшнуровать. Нет в жизни счастья. Я щелкнул выключателем света, выдернул подушку из-под руки парня. Ой, что это у нас тут под ней? Радиоприемник «Микро». Да еще с наушником.

– Что ты тут делаешь?!

Фельдшер попытался закрыть собой сверхсекретную аппаратуру.

– Какая там у тебя частота настроена? – Я бросил обратно подушку, завалился на диван. – Шестнадцать метров? Что интересного рассказал сегодня Сева Новгородцев? Очередная голодовка Сахарова?

Каримов побледнел. Порывисто встал.

– Ты меня заложишь?

– После того, как я тебя отмазал перед Лебензоном?

Фельдшер успокоился, сел рядом.

– Спасибо, кстати.

– Да уже жалею, – я тяжело вздохнул, закрыл глаза. Боже, как хочется спать.

– Это почему же? – Каримов покраснел, набычился.

Начал мне задвигать про крымских татар, их скитания, про Джемилева, Османова, Сахарова и Буковского с Григоренко в придачу. Причем умудрился выплеснуть на меня это в течение минуты.

Из всей этой компании правозащитников и диссидентов в итоге повезло одному только генералу Григоренко – он умер в Штатах до перестройки с гласностью и поэтому не успел нырнуть с головой в дерьмо постсоветской дележки власти. Но вести политические дискуссии возможно только с дураками – умные их всячески избегают. Так что я просто прервал поток красноречия:

– Не интересно. Хотя постой. Ты сам из крымских татар, что ли?

Каримов выразительно промолчал. Ясно. А внешне и не скажешь. Ну чернявенький такой фельдшер, зато по-русски говорит чисто.

Пока я пристраивался на диване, парень опять врубил свое радио-пропагандон и продолжил про тяжелую судьбу крымских татар.

– Послушай, – не выдержал я. – Ну хватит уже. Что случится, если завтра крымчакам разрешат вернуться назад? Молчишь? И правильно делаешь. Ничего хорошего не будет. Начнутся массовые конфликты за землю и дома. Тех, кто там живет, придется переселить. А жилья нет. Те люди тоже начнут жаловаться. Причем татары не перестанут что-то требовать, потому что им нужны будут деньги на ремонт, сельхозинвентарь и новый телевизор. Вместо одной группы жалобщиков советская власть получит сразу две. Завязывал бы ты дурью маяться, брехню эту слушать.

– Там говорят правду! – В запале Каримов уже почти на крик перешел.

– Какая в жопу правда? – спросил я. – Это пропаганда, от наших съездов с доярками ничем не отличается. Наши врут про одно, те – про другое. И вообще, как сказал один умный мужик, хуже коммунистов только антикоммунисты. Это во-первых. А во-вторых, если