зимним вечером в избушке Гайдамаковых, раскочегарим дровами докрасна печку-чугунку, сядем возле нее на пол и ждем. Гайдамачиха убавит фитиль в керосинке, чтобы чуть-чуть лампа светилась, и начинает… Каких только страстей она не знала! И про Змея Горыныча, и про домовых, и про леших.

— Сибирская деревня с давних пор сказками да легендами полнилась, — со вздохом сказала Анна Трифоновна. — В глухомани жили. Зимой — вечера долгие. Надо было чем-то их заполнять. Вот и придумывали. Это теперь и книжек разных полно, и кино, хоть каждый день смотри по телевизору. А до войны ничего не было. Ночью выйдешь за дверь — темь кромешная, едва керосинки в окнах светятся…

— Зато как привольно жить перед войной начинали! — вновь перехватил инициативу Арсентий Ефимович. — Всеобщий подъем прямо-таки рвался из людей наружу. Бывало, лишь травка зазеленеет весной — такие игрища начинались, аж сердце пело. Даже женатые мужики в годах напропалую резались с молодежью и в лапту, и в чижика, и на спор боролись. Часто задаю себе вопрос: если б не проклятая война, насколько бы лучше мы теперь жили?!

— Это у тебя тоска по невозвратно ушедшему прошлому, — сказал Толик.

— Ты бы, сынку, хоть одним глазом взглянул на ту, по-настоящему счастливую, жизнь, тоже бы затосковал. Ныне-то даже трава на улице перестала расти — всю земельку тракторами перемесили.

— Много ли теперь без тракторов сделаешь? Размах не тот, как раньше.

— Размахиваться мы умеем! — с пафосом воскликнул Арсентий Ефимович и сразу сник. — Однако вместо удара нередко шлепок получается. Вон в Ярском колхозе в прошлую весну двести гектаров сверх плана засеяли пшеницей. А сколько из них убрали осенью? Сто пятьдесят — ушло под снег. Кому, спрашивается, нужен такой размах, а?..

Толик усмехнулся:

— Будто раньше в Сибири зерно под снег не оставалось…

— А считай, нет! Серпами бабы клочки дожинали, в собственных баньках колхозные снопы досушивали, но… оставить хлеб в поле — величайшей бедой считалось. Довоенный крестьянин всю зиму спокойно спать не мог, если хоть малая толика урожая под снегом зазимовала.

— Теперь, по-твоему, за судьбу урожая никто не переживает?

— Теперь приноровились собственные промашки списывать на природные условия, дескать, суровые они у нас. То и дело слышишь: Сибирь — зона рискованного земледелия. А раньше что, Крым в Сибири был?..

Анна Трифоновна вздохнула:

— Однако заговорились мы, отец. Не пора ли чайку попить?

За чаепитием Таня опять повернула разговор к Тиуновой.

— Антон Игнатьевич, вы давно в уголовном розыске. Встречалось в вашей работе хоть одно такое же преступление, как с Тамарой? — спросила она.

— Стандартных преступлений, Танечка, не бывает, — ответил Бирюков. — Что-то похожее припоминается… Несколько лет назад в райцентре в небольшой избенке соседи обнаружили мертвую женщину. Вся комнатушка была буквально залита кровью, а на полу так же, как у Тиуновой, мяукал черный котенок. Кстати, взял кто-нибудь Тамариного котенка?

— Гайдамачихина кошка к себе его утащила. Интересно, бабку давно уже похоронили, а кошка так из старой избы и не уходит. Чем она там питается, непонятно.

— Мышей в деревне хватает, — сказал Арсентий Ефимович. — Кошка всегда к жилью привыкает, собака — за хозяином идет.

— Кто же убил ту женщину? — вновь спросила Таня.

— Никто не убивал. Умерла от легочного кровотечения.

Таня резко повернулась к Толику:

— Толь, а ведь у Тамары тоже с кровотечением что-то было. Помнишь, она недавно палец порезала и несколько дней ранка не заживала. Кровь все сочилась и сочилась…

— Это, Танюшка, болезнь такая, — авторитетно вставил Арсентий Ефимович и глянул на Антона: — Не знаешь, Игнатьевич, как по медицине такое заболевание называется?

— Гемофилия, — ответил Антон. — Несвертываемость крови.

— А она не заразная? — вроде испугалась Таня.

— Нет, от родителей унаследуется.

— Так, может… Тамару и не убивали?..

— Все может быть, Танечка, — Бирюков посмотрел на часы — время приближалось к полночи. — Кажется, засиделся я у вас…

— Давайте, на дорожку, еще чайку, — предложила Анна Трифоновна.

— Спасибо, — с улыбкой отказался Антон, поднимаясь из-за стола.

Толик с Таней вышли проводить Антона. У калитки все трое остановились. Ночная прохлада освежала мирно засыпающее село. В черно-синем небе ярко сияли звезды. Вязкую тишину нарушал однотонный скрип коростеля, доносящийся от Потеряева озера. Словно перекликаясь с ним, где-то вдали, в приозерном болоте, постанывала выпь. В домах почти не было огней, но окна Зорькиной светились.

— Марина, как всегда, еще не спит, — сказала Таня. — Привыкла полуночничать, когда на заочном в институте училась. — И, вроде специально для Антона, добавила: — Она у нас ученый экономист, с высшим образованием.

— Ученье — свет, а ученых — тьма, — пошутил Антон.

— Кроме шуток, Зорькина толк в экономике знает, — поддержал жену Толик. — Раньше наш колхоз за год около трехсот тысяч прибыли получал, а как Марина взялась помогать Игнату Матвеевичу в экономических вопросах, по полтора-два миллиона ежегодно имеем. И это — не предел, резервов еще полно имеется.

— Неужели от экономиста так много зависит? — удивился Антон.

— Еще как много! У Зорькиной все по науке и с умом. До нее была у нас городская экономисточка. На зарплате колхозников да на премиальных экономила. Теперь же и колхозники стали прилично зарабатывать, и прибыль подскочила.

— И вообще Марина хорошая, правда, Толь? — спросила Таня. — Мне нравится, как она на школьных утренниках Снегурочкой выступает. А помнишь, нынче в новом Доме культуры «новогодний сюрприз»?.. — Таня повернулась к Бирюкову. — Знаете, Антон Игнатьевич, самодеятельность наша к Новому году концерт подготовила. Толик был ведущим. В середине концерта выходит и объявляет: «Дорогие товарищи! Позвольте преподнести вам большой новогодний сюрприз. У нас в гостях… известная, популярная певица… Алла Пугачева!» У Торчкова, сидевшего в зале наискосок от меня, от удивления чуть вставная челюсть не выпала. Другие захохотали, мол, шутка это. Поднимают занавес — у микрофона на самом деле вроде бы Пугачева стоит. Грянул оркестр, и она запела «Айсберг». Все рты пооткрыли — правда, Пугачева! И голос, и движения, и волосы вразлет… Кончилась песня — что тут было!.. Пришлось Марине в том же наряде спеть эту песню своим голосом. Ну просто поразительно!.. Торчков, наверно, до сих пор считает, что настоящую Пугачеву видел.

Толик захохотал:

— Многие тогда клюнули на нашу с Мариной удочку. Как поперли колхознички за кулисы, думал, всю дальнейшую программу сорвут.

— Вы очень Марине нравитесь, но она умело скрывает это, — вдруг сказала Таня Антону. — У нее под стеклом на рабочем столе в конторе лежит ваша фотография из газеты. Я недавно спрашиваю: «Любовь?» Марина даже глазом не повела: «Нет, Танечка, сын председателя колхоза». Вообще-то, Антон Игнатьевич, вот бы вам жениться на Марине.