На улице было прохладно – польский январь ничуть не походилна сибирский, но все же было около нуля, дул промозглый ветерок с порывамимокрого снега, и в одной гимнастерке было зябко. Впрочем, замерзнутьпо-настоящему майор не успел – комбат, четко давая отмашку рукой, вслухсосчитал до десяти и, хихикая, толкнул гостя в спину:

– Ну, шагай… Только держись за воздух…

Он так хихикал и фыркал, что дело было определенно нечисто,попахивало каким-то особо изощренным розыгрышем. Но чего прикажете бояться,находясь в тылу, в компании старого друга, своего же офицера? Майор, изрядноподогретый к тому же французской живительной влагой, браво спустился в блиндажпо аккуратной деревянной лесенке, слаженной с немецкой аккуратностью – ни однаступенечка под ногой не скрипнула, ни одна стойка не покосилась…

Сидящий за столом встал и повернулся к нему.

Вот тут у майора, по его собственному признанию, в зобудыханье сперло.

Потому что Бергенова нигде не было видно – а к майору,бесшумно ступая, подходил великий вождь и учитель, Верховный главнокомандующийИосиф Виссарионович Сталин.

В точности такой, как на портретах – в кителе с маршальскимипогонами и одинокой звездочкой Героя Социалистического Труда на груди, саккуратно зачесанными седоватыми волосами и неповторимым взглядом, с трубочкойв руке.

Майор остолбенел, машинально приняв стойку «смирно»,прижимая руки по швам так, что стало больно ладоням. Хмель моментально вылетелиз головы, она стала ясной, как стеклышко – но мысли прыгали в совершеннейшемсумбуре. Умом майор понимал, что это просто-напросто очередное наваждение,колдовство, мoрок – но ничего не мог с собой поделать, застыл оловяннымсолдатиком, потому что перед ним стоял товарищ Сталин собственной персоной, какдве капли воды схожий с портретами.

– Рад вас видэть, товарищ майор, – сказал Верховный,улыбаясь в усы. – Как успэхи в боевой и полытыческой подготовки?

– С… стараемся, товарищ Сталин… – только и смог выдавить изсебя майор, стоя навытяжку.

– Нэплохо, – сказал Верховный, легонько коснувшисьгимнастерки майора черенком знакомой всему человечеству трубки. – А водкунэ пьете? По бабам нэ гуляете? В молодости можно, если это нэ врэдит дэлу…

Майор, уже совершенно трезвехонький, чувствовал, как поспине у него ползут ручеечки пота. Все это с ним происходило не во сне, анаяву.

– Ну ладно, можетэ идты, – смилостивился Верховный, ужеоткровенно улыбаясь. – Крюгом…

Майор плохо помнил, как он, безукоризненно выполнив поворотчерез плечо – и не помнил, через которое – вывалился из блиндажа под ночноенебо, под ветер и мокрый снежок. И уже не чувствовал ни холода, нипадавших на непокрытую голову то ли снежинок, то ли капель.

А комбат самозабвенно хохотал, повторяя:

– Ну, видел бы ты себя! Лица нет! Пошли, простудишься… Нелето.

Схватил покорного майора за локоть и насильно втащил вблиндаж, где уже не было никакого Верховного, один лишь Бергенов стоял у стола.И шустро испарился по жесту комбата.

Тот усадил гостя, налил ему полную стопку. Майор выпил, какводу, но его не взяло.

– Как это? – спросил он потрясенно.

– Я ж тебе говорю, – сказал комбат, ухмыляясь широко ибеззаботно. – Ординарец у меня – уникум. Видал, чего умеет? У неговся семейка такая, это у них от дедов-прадедов… Хочешь, он тебе всамделишногоЖукова изобразит? Или артистку Серову? Да ты не стесняйся, заказывай, когохочешь, он кого угодно может…

Майор выпил еще – и только тут стало понемногу забирать. Ондолго еще хмыкал, крутил головой, пару раз оглянулся на дверь.

– А ты, вообще, молоток, – сказал комбатодобрительно. – У меня тут один из блиндажа после отца бомбой вылетел,глаза дурные, летит, не разбирая дороги. Я его и догнал-то не сразу, пришлосьбутылку влить, чтобы успокоить…

– Как это? – повторил майор.

– Говорю тебе – азиатское колдовство, – разъяснилкомбат авторитетно, с видом специалиста. – Наваждение наводить. Онрассказывал, у него отец в гражданскую именно таким вот образом увильнул отнеминучей смертушки. Он был красный и, когда его где-то там подловили басмачи,прикинулся ихним самым главным курбаши… Они поверили. Так и ушел…

– Ты смотри, – предостерегающе сказал майор. –Такими, знаешь, вещами шутить…

Комбат прищурился:

– А кто настучит? Ты, что ли?

– Я-то не настучу, – сказал майор. – Только малоли… мир не без добрых людей. За такие вещи…

– За какие? – все так же беззаботно ухмылялсякомбат. – Ты себе только представь сигнальчик: «Командир батальона имяреки его ординарец Бергенов с помощью азиатского колдовства вызывают у себя вблиндаже образ товарища Сталина, иллюзион, имеющий полное сходство снастоящим…» А? Да за такой сигнал этого «сигналиста» самого увезут если не нагубу, то уж точно в дурдом… – и он азартно блеснул глазами. – Воздушныйдесант так просто не возьмешь, не пугай ежа голой задницей…

В том, что он говорил, безусловно был резон, но майорчувствовал себя прескверно после этакой встряски. Дальнейший разговор как-то неклеился, пилось плохо, и он распрощался при первой же возможности, сославшисьна неотложные служебные обязанности.

Вскоре началось наступление, огромные массы войска пришли вдвижение, самым причудливым образом перемешиваясь и перемещаясь, и майор ужебольше никогда не встречал ни комбата, ни его ординарца Бергенова. НоВерховного в блиндаже запомнил на всю жизнь – и голову готов был прозакладывать,что это наваждение однажды случилось с ним наяву…

Ну, как-как… Ножками. Было нас человек семь или восемь, изразных частей, так уж сбились. На всех – одна винтовка с подсумком и наган.И жрать совершенно нечего.

Я вам не буду подробно рассказывать про все эти перипетии.Про них и так рассказано немало, книги написаны, кино снимали сто раз… Односкажу: ощущения были мерзопакостнейшие. Июль сорок первого – и весь разговор.Мы уж и ждать перестали, что подойдут наши главные силы и вытеснят агрессора наего территорию, чтобы там – малой кровью, могучим ударом… Мы и гадатьперестали, почему все протекает совсем не так, как нас учили, вопреки всеможиданиям. Не было никакого толку от таких умствований, жить они совершенно непомогали. Кишки в брюхе от голода путаются, ноги гудят, куда ни ткнись – всюдупрет немец. Сытый, вооруженный, многочисленный, нахальный, с губнымигармошками, бравый… Тут не до умствований. Одна задача была – выйти к своим,должны же они где-то закрепиться…

И был у нас один… Даже не помню, как его звали. А, по-моему,он и не назвался. Просто – сапер. Мы, так уж завелось, друг друга звали не поименам или фамилиям, а по петлицам – пехота, химик, сапер… У него былисаперные петлицы, черные с синей окантовкой, на петлицах, как полагается, киркас лопатой…