И четыре треугольничка. Старшина. Определенно кадровый.Точно. Это сразу было видно. Я сам к тому времени был кадровым, так чтомог определить… Командовал-то у нас лейтенант-танкист, сразу за ним по званиюшел сапер, ну, а дальше мы – у кого два «угла», у кого один, а то и ни одного…

Мужик, я сапера имею в виду, был самый обыкновенный. Судя поразговору, по речи, точно не деревенский, городской. Но из простых, безобразования. Шофер, может быть, или квалифицированный токарь-слесарь… Что-то внем было такое, что именно так хотелось думать.

До того случая он себя ничем особенным не проявлял. Был каквсе мы – и не скулил, и не храбрился. Словом, нормальный мужик, хлебнувшийжизни. Мы все без особых умствований и уж точно без истерик выходили изположения, вот и он – как все. Не выделялся.

А вот потом… Мы тогда крепко попали.

Диспозиция была такая…

Впереди – довольно обширный лесной массив, где можно надежноукрыться. Только чтобы туда попасть, нужно было пересечь большой луг,совершенно открытое место, перейти речушку по мостику. Неширокая такая речушка,небольшой мостик, бревенчатый.

Дело, на первый взгляд, нехитрое – пройти по луговине сполкилометра, перейти мостик – и поминай, как звали…

Только там уже были немцы, у мостика. Передовой разъезд,надо полагать, или разведгруппа. Оседлали они мостик надежно – два мотоцикла,пять человек, при них ручной пулемет. Расселись, суки, на лугу, и обойти их нетникакой возможности…

А сзади, на дороге, уже немцы. Прут на восток. И начинаютуже, слышно же моторы мотоциклов, шнырять по тому редколесью, где мыспрятались, не доходя до луговины. Нам все больше становится ясно, что долго мытут не продержимся. Рано или поздно они на нас наткнутся, а мы с нашим хилымарсеналом и погибнуть-то героически не сумеем – перестреляют к чертовой матери,не подходя близко, или возьмут тепленькими, что нам по тогдашнему воспитаниюказалось еще похуже, чем героическая смерть…

Вспотели все от напряжения и полной неопределенности.Косимся на лейтенанта – он командир, пусть временный, ему и решение принимать,ему на себя ответственность брать…

А он, видно, потерялся. Бывает. Даже с кадровыми. Не знает,на что решиться, и все тут…

И сапер вдруг говорит:

– Прорвемся. Вы, главное, от меня не отставайте, шевелитеножками, и все будет в ажуре…

Мы на него так и вытаращились: мол, ты что, со страху с умасдвинулся? У них пулемет, пять автоматов, нас, едва выйдем, видно будет заверсту…

Он чуть побледнел, но продолжает спокойно:

– Пройдем. Я им глаза отведу. Я умею. Отец учил.

Мы были настолько вымотаны, что ни у кого не было сил ниругаться, ни смеяться. Только вздохнул кто-то вовсе уж обреченно. Ясный день,солнышко, лето – в такую погоду особенно тяжело отдавать концы…

А сапер, как ни в чем не бывало, начал что-то химичить…

– Пятеро их, – говорит как бы сам себе под нос. –Значит, нужно пять…

Отломал парочку веток, переломал их, получилось у него пятьпалочек. Он их вогнал в землю на опушке, подровнял так, чтобы были одинаковойдлины. Посмотрел на них, на немцев, присел на корточки и начал что-то шептать.Лицо стало чужое, незнакомое, неправильное какое-то…

Длилось это недолго. Встал, одернул гимнастерку и говорит:

– Пошли.

И зашагал по лугу во весь рост, не особенно быстро,временами оглядывается на нас, рукой показывает: мол, за мной!

Мы, конечно, остались на месте. Нема дурных переть в лоб напулемет. Но, когда он отошел уже метров на двести, нам понемножку стало ясно,что происходит странное…

Из немцев только один сидел к нам спиной. А остальныесмотрели как раз на луг, прямехонько на сапера…

И никто из них на него не обращал ни малейшего внимания!Хоть бы позу изменили, хоть бы один поднял автомат… Нет. Полное впечатление,что они его и вправду не видят. Курят, болтают, регочут над чем-то своим… А онидет. Все ближе к ним, все ближе, уже и оглядываться на нас перестал…

И тут меня взяло. Ничего я не понимал и ни над чем особо нераздумывал. Просто видел, что они на сапера не реагируют никак… И – рискнул.Сделал несколько шагов, с сердцем в пятках, еще несколько, пошел побыстрее…

Не видят! Не реагируют!

Тут за мной пошли все. И лейтенант, как миленький. Саперобернулся, показал рукой: не бежать, потише! Мы пошли шагом.

Ощущение было неописуемое, и запомнил я этот поход на всюоставшуюся жизнь. Идем мы прямо на немцев, они все ближе, ближе, уже четковидны все до единой пуговицы, цвет глаз, уже чуешь носом, как от них пoтомшибает… Но они нас как не видели, так и не видят, словно мы стали невидимками,как в какой-то книге…

Вот так мы мимо них прошли чуть не на цыпочках, нырнули влес и уж так вжарили…

Забегая вперед, скажу, что к своим мы вышли. Через три дня.Отходила какая-то крупная часть, мы к ней пристали. Только уже без сапера.

Его убило за день до того. Его и химика.

Немецкий истребитель нас подловил опять-таки на луговине,далеко от леса, и начал гонять по полю, как зайчиков. Наших самолетов в небе ниединого, так что ему была полная воля. Хулиганил, тварь, от нечего делать,развлекался по своей гнусной фашистской натуре…

Лейтенант по нему сдуру расстрелял весь нагановский барабан– понятно, без толку. Вот это была жуть… Мы носимся по полю, то падаем, топеребегаем, а он над нами крутится, просвистит, кажется, над самой макушкой,когда стреляет, когда нет – развлекается, как может…

Сначала срезал химика, я слышал, как он закричал. Потомпопал в сапера. Он бы нас на той луговине положил всех до единого, как мишени втире, только в один прекрасный момент вдруг резко пошел в небо, набрал высоту,да так назад и не вернулся. Может, у него кончились патроны. Или горючее сталокончаться. Или получил какой приказ по радио. Черт его знает. Главное, уцелели.

А сапера он срезал. Значит, летчику сапер почему-то не смогглаза отвести. Может, это у него действовало только на земле, против пеших? Ктож его знает. Один раз я и сталкивался с таким фокусом…

Женщинам на войне, конечно, потяжелее, чем мужикам, кто быспорил. И с оправкою сложности, если среди мужиков день и ночь, и эти их дни, ивсе такое прочее…

Ну, и приставали, понятно. Со страшной силой иногда. Можно,я понимаю, это явление осуждать со всем пылом, а можно и попытаться понятьчеловеческую психологию. Это ведь – война. Каждый день практически ходишь подсмертью. Проснулся утром, а к обеду стукнуло тебе в башку осколком – и как небыло тебя на земле… Может быть, эта девка, которую ты, прощу прощения, отдерешь– и есть самая последняя приятная вещь, которая с тобой в жизни случилась…