С компьютерами было не совсем так плохо, как с Палачом,потому что вы всегда могли утверждать, что неважно как тщательно разработанапрограмма — она по существу есть выражение воли программиста, и действия,совершаемые машиной, представляют собой просто функции его разума, а вовсе несамостоятельный разум, осознавший свое существование и проявляющий своюсобственную волю. А для санитарного кордона в теории всегда был Гедель с егодемонстрируемой правдивой, но механически недоказуемой теоремой.

Но Палач был совершенно иным. Он создавался какискусственный мозг и, во всяком случае, обучался по образу и подобию человека,и, если дальше могло быть принято во внимание нечто вроде витализма, он был всостоянии контакта с человеческим разумом, из которого он мог почерпнуть почтивсе — включая искру, что толкала его на эту дорогу саморазвития — чем онасделала его? Творением своих собственных рук? Раздробленным зеркалом,отражающим раздробленную человеческую природу? Или и то, и другое? Или ни то,ни другое? Я не имел полной уверенности, но хотел бы я знать, сколько из егособственного было действительно его собственным. Он явно приобрел множествоновых способностей, но был ли он способен иметь реальные чувства? Мог ли он,например, чувствовать нечто вроде любви? Если нет, то по-прежнему он оставалсявсего лишь скопищем разных сложных способностей, не вещью со всеми избитымифразами ассоциаций нефизического вида, которые делали слово «разум» такимколючим вопросом в дискуссии вокруг ИИ; и если он был способен на что-либо,скажем, на нечто вроде любви, и если бы я был Дэйвом, то я бы не чувствовалвины за то, что помог появлению Палача. Я бы ощущал гордость — не гордыню, какон полагал, и еще бы я ощущал смирение. Хотя, с другой стороны, я не знал,какие бы мысли у меня бродили, потому что я все еще не уверен, не от дьявола лиизощренные умы.

Когда мы приземлились, вечернее небо было ясным. Я прибыл вгород прежде, чем солнце зашло окончательно, а перед дверями Филиппа Барнсаоказался немногим позже.

На мой звонок открыла девочка лет так семи-восьми. Онасмотрела на меня большими карими глазами и не говорила ни слова.

— Я хотел бы поговорить с мистером Барнсом, — сказал я.

Она повернулась и отступила за угол.

Грузный медлительный человек в нижней рубашке, с лысиной наполголовы и очень розовый ввалился в коридор и уставился на меня. В его левойруке была зажата пачка газет.

— Чего вам надо? — спросил он.

— Я насчет вашего брата.

— Э?

— А может, мне можно войти? Это путаное дело.

Он открыл дверь, но вместо того, чтобы впустить меня, вышелсам.

— Потолкуем об этом здесь, — сказал он.

— Ладно. Я только хотел выяснить, говорил ли он когда-нибудьвам о некоем механизме, над которым он когда-то работал — его называли Палачом.

— Ты фараон?

— Нет.

— Тогда с чего это тебя заинтересовало?

— Я работаю на частное детективное агентство, пытающеесяразобраться в судьбе оборудования, созданного в ходе работы над проектом, вкотором участвовал ваш брат. Это оборудование — робот, и он неожиданно появилсянеподалеку отсюда и очень может быть опасным.

— Покажите-ка какой-нибудь документ.

— Таких не водится.

— А звать тебя как?

— Джон Донни.

— И ты думаешь, что у брата было какое-то краденоеоборудование перед его смертью? Дай-ка я скажу тебе кое-что…

— Нет. Не краденое, — возразил я. — И я не думаю, что ононаходилось у него.

— Тогда о чем речь?

— Эта штука — ну, она похожа на робота. Из-за кое-какойособой подготовки, которую раньше получил Мэнни, у него появилась способностьотыскивать эту штуку. Он мог даже притягивать ее. Я просто хочу выяснить,говорил ли он что-нибудь о ней. Мы пытаемся эту штуку отыскать.

— Мой брат был респектабельным бизнесменом, и мне ненравятся твои обвинения. Особенно то, что я слышу их сразу после похорон.Думаю, мне пора пойти и позвать фараонов, чтобы они задали кое-какие вопросытебе.

— Минуточку. Полагаю, я сказал вам, что у нас есть кое-какиепричины считать, что именно этот механизм мог убить вашего брата?

Розовый цвет лица сменился багровым, скулы неожиданнообрисовались. Я не был подготовлен к тому потоку ругани, что хлынул из него. Наминутку мне показалось, что он вот-вот меня ударит. — Погодите-ка секунду, —сказал я, когда он переводил дыхание, — что такого я сказал?

— Ты или решил пошутить над смертью, или глупее, чемвыглядишь.

— Глупее? А интересно, почему?

Он рванул газеты, которые были в руке, зашуршал ими и нашелзаметку, которую сунул мне в нос.

— Потому что мерзавца, который это учинил, схватили. Вотпочему!

Я прочитал заметку. Простой, краткий — в несколько строк —последний сегодняшний выпуск. Подозреваемый признался, новые доказательстваподтверждают это. Убийца арестован. Это вспугнутый грабитель, который потерялголову и ударил хозяина чересчур сильно, и не один раз. Я перечитал сообщениееще раз.

Я кивнул и протянул газету обратно.

— Видишь, я извиняюсь. Я действительно этого не знал.

— Давай отсюда, — ответил он. — Уматывай.

— Ладно.

— Погоди минутку.

— Что?

— Та маленькая девочка, что отворяла дверь, его дочка.

— Примите мои извинения. Я сожалею.

— Я тоже. Но я уверен, что ее отец не трогал твою проклятуюмашину.

Я кивнул и зашагал прочь.

Дверь за моей спиной захлопнулась.

После обеда я устроился в маленькую гостиницу, заказалвыпивку и пошел под душ.