Его лицо из желтого слало багровым.

— Человек может заработать массу неприятностей, скрываяулики и осложняя работу правосудию.

— Тогда у нас с вами есть нечто общее, не так ли, сэр?

Его глаза впились в меня: такое выражение — я сталкивался сним раньше — было только у тех, кто не желал мне добра. Он сохранял этотсвирепый вид несколько секунд, затем выдохнул, казалось, расслабился.

— Дон сказал, что есть несколько вещей, насчет которыхбеседовать с вами бесполезно, — вымолвил он наконец.

— Верно.

— Он не предает своих агентов, но вы знаете, он рассказалмне кое-что о вас.

— Догадываюсь.

— Кажется, он высокого мнения о вас. И все же я попыталсяразузнать о вас побольше по своим каналам.

— И?..

— Я не смог этого сделать — хотя мои источники всегда хорошослужили мне для подобной работы.

— Итак?..

— Итак, я немного удивился и поразмыслил. Действительно —то, что я ничего не смог почерпнуть из моих источников информации, интересносамо по себе. Возможно, это даже разоблачает вас. Я гораздо полнее, чембольшинство людей, осознаю тот факт, насколько это не соответствует закону ополноте регистрации информации, принятому несколько лет назад. Центральный банкданных вбирает в себя информацию об огромном количестве личностей — я бырискнул сказать, о большинстве — регистрируя тем или иным образом ихсуществование. Среди не желавших регистрироваться было три больших группы: те,кто был слишком невежественен, те, кто не одобряли эту систему всеобщего контроля,и те, кому контроль мешал совершать противоправные действия. Я не пыталсяопределить, к какой категории вы относитесь, не намеревался судить вас. Но яполагаю, что, наверняка, существует сколько-то «безличных»,незарегистрированных личностей, скользящих в этом мире, не отбрасывая тени, имне на ум пришло, что вы можете быть чем-то вроде этого.

Я отхлебнул из стакана.

— Ну, а если это и так? — спросил я.

Он снова угрожающе и гнусно ухмыльнулся мне в лицо и ничегоне сказал.

Я встал и прошелся по комнате к тому месту, где, как мнепоказалось, когда-то стояло его кресло. Я стал рассматривать акварель.

— Не думаю, чтобы вам следовало задавать вопросы, — заметилон.

Я не ответил.

— Вы скажете что-нибудь?

— А что вам хотелось бы услышать?

— Вы можете спросить меня, что я собираюсь делать с этимсвоим подозрением.

— И что вы собираетесь делать с этим своим подозрением?

— Ничего, — ответил он. — Так что возвращайтесь сюда исадитесь.

Я кивнул и вернулся.

Он изучал мое лицо.

— Возможно ли такое — что вы только что обдумывали, как сомною проще разделаться?

— С четырьмя телохранителями за дверью?

— С четырьмя телохранителями за дверью.

— Нет, — ответил я.

— Врете и не краснеете.

— Я здесь для того, чтобы помочь вам, сэр. А не для того,чтобы отвечать на вопросы. Для этого меня нанимали — насколько мне известно.Если в условиях найма появилось какое-то изменение, я хотел бы о нем узнать.

Сенатор побарабанил кончиками пальцев по пледу.

— У меня не было желания причинить вам какие-нибудьнеприятности, — сказал он. — В действительности, мне необходим человек вродевас, и я был весьма уверен, что кто-то, вроде Дона сможет выудить подобнуюличность. Ваше необычное поведение и совершенное знание компьютеров вкупе счувствительностью к некоторым проблемам делают вас полезным и необходимым мне.Есть масса вещей, о которых мне хотелось бы вас расспросить.

— Давайте, — сказал я.

— Не сейчас. Попозже, если у нас будет время. Все, что будетлишним, не пойдет в запись. Куда более важно — для меня лично — что есть такиевещи, о которых я хочу вам рассказать.

Я нахмурился.

— За свою жизнь, — продолжал он, — я понял, что лучшеесредство заставить держать рот на замке касательно моих дел — это оказывать емуодновременно ту же самую услугу.

— Вы вынуждены сознаться в чем-то? — поинтересовался я.

— Не знаю, насколько подходит это слово — вынужден. Можетбыть, да, может быть, нет. Тем не менее, в любом случае один из тех, ктоохраняет меня, должен знать всю историю. Что-то из нее в этом деле можеткогда-нибудь и помочь — а вы для этой истории человек идеальный.

— Мне есть чем платить, — заметил я. — Вы настолько можетечувствовать свою безопасность, насколько я буду уверен в своей.

— Подозревали ли вы, как и почему все это беспокоит меня?

— Да, — сказал он.

— Тогда слушаю вас.

— Вы использовали Палача для совершения какого-то действияили действий — нелегальных ли, аморальных ли — каких бы то ни было. Это явно невошло в записи Центрального банка данных. Только вы и Палач знаете теперь, чтопроизошло. Вы осознаете, что это было достаточно бесчестно, и что, когда ваше детищесозреет до осознания этого, всей его полноты, то это может привести к серьезнойаварии — такой, которая в конце концов может привести его к окончательномурешению наказать вас за то, что вы его использовали в таких целях.

Он уставился в свой стакан.

— Вы обнаружили это, — пробормотал он.

— Вы все участвовали в этом деле?

— Да, но когда все стряслось, оператором был именно я. Выпонимаете, мы… я… убил человека. Это был… Действительно, все началось какпраздник. После обеда мы получили известие, что работа над проектом завершена.Каждый, в свою очередь, может выходить в отставку и окончательное утверждениепроекта подведет черту. Так случилось, что это было в пятницу. Лейла, Дэйв,Мэнни и я — мы обедали вместе. Мы были в приподнятом настроении. После обеда мыпродолжили празднование и частенько вспоминали свою работу.