Все живые существа рождаются в одиночестве, с самогорождения— они не нуждаются друг в друге: не связывайся с другими, оставь их впокое, в их естественном первобытном состоянии, не пытайся приобщать их кцивилизации, и ты найдешь свой собственный путь, свой хлеб, свой кров безпомощи ближнего своего. Сильный проживет самостоятельно — только слабому нужнапомощь. Природа создала слабых с тем, чтобы мы сделали их своими рабами, онадала их нам в дар, в жертву, и их участь — тому доказательство; следовательно,сильный человек может использовать слабого по своему усмотрению, и здесьвозникает вопрос: может ли он помогать слабому в некоторых случаях? Отвечусразу: нет. Потому что, помогая слабому, он действует вопреки желанию Природы.Если он наслаждается этими низшими существами, если пользуется ими дляудовлетворения своих прихотей, если угнетает, тиранит и оскорбляет их,развлекается с ними как с игрушками, выжимает из них все соки или, наконец,уничтожает их — вот тогда он поступает как союзник Природы. Но если — повторяюеще раз — он, напротив того, помогает угнетенному, поднимает униженного досвоего уровня, делает его равным себе, разделяя с ним свою власть или своебогатство, тогда он бесспорно нарушает естественный ход вещей и искажает естественныйзакон, при этом жалость становится не добродетелью, а сущим пороком, ибо речьидет о вмешательстве в неравенство, предписанное Природой, без которого онасуществовать не может. Древние философы, которые рассматривают такое поведениекак душевный перекос, как одну из тех болезней, от которых надо излечиться какможно скорее, были правы, так как результаты жалости диаметральнопротивоположны тем, что следуют из законов Природы, чей фундамент зиждется наразличии, дискриминации, неравенстве[51]. О такихфантастических братских узах могут мечтать лишь слабые люди, и совершенноневероятно, чтобы такое могло прийти в голову сильным и ни в чем ненуждающимся, чтобы подчинить слабого своей воле, они уже имеют все необходимое— свою силу, так зачем нужны им эти связи? Все это выдумка ничтожных людишек, основаннаяна аргументах, таких же неубедительных, как, например, слова ягненка,обращенные к волку: «Ты не можешь съесть меня, потому что у меня тоже четырелапы».

Мотив слабых людей, которые так превозносят человеческоебратство, предельно ясен: установить общественный договор, основанный на такназываемых братских связях. Однако любой договор приобретает какую-то силутолько при согласии обеих договаривающихся сторон, а в данном случае мы имеемодностороннее решение. Что может быть естественнее, чем свободный, сильныйчеловек, который никогда не принимал и никогда не примет такой договор! Икакого дьявола воображали себе те пигмеи, когда сочиняли сладенькую сказку овсеобщем братстве! Неужели они рассчитывали, что это им поможет? Дающий человекдолжен что-нибудь получить взамен — таков закон Природы, но подумай сама, чтоможно получить от слабого, обездоленного, бедного человека? Какой реальностьюможет обладать договор, если одна из сторон, ради высших своих интересов,заранее объявляет его обманом или шуткой? Ибо, если принять его всерьез исогласиться с ним, сильный должен отдавать много и ничего не получать, вотпочему он никогда не пойдет на подобную глупость; а раз это глупость и нечтомертворожденное, такое соглашение даже не заслуживает нашего внимания, и мы,без колебаний, должны отвергнуть то, что предлагают нам эти ничтожества и чтоозначает для нас сплошные потери.

Религия этого коварного и ничтожного Христа — слабого,больного, всеми преследуемого, желающего перехитрить сиюминутных тиранов и обманомзаставить их признать его учение о братстве, чтобы оттянуть свою казнь — таквот, именно христианство освятило смехотворные братские узы. В ту эпохухристианство было слабой стороной, оно представляло интересы слабых людей идолжно было вещать на их языке, и в том нет ничего удивительного. Но я непонимаю, как человек, не будучи слабым и христианином, добровольно принимает насебя подобные ограничения, запутывается в этом мифическом клубке связей,которые, ничего не предлагая, лишают его самого главного; следовательно, можнос уверенностью сказать, что среди людей не только никогда не было братства, нои быть не могло, так как это противоречит Природе, у которой и в мыслях не былосделать людей равными — напротив, она сделала все, чтобы разделить их. Мы должныосознать, что на самом деле идею о братстве предложили нам слабые и узаконилиее, когда в их руки перешли жреческие функции; однако мыслящий человек не имеетправа оказаться в этой ловушке.

— Выходит, люди не могут быть братьями? — живопрервала я его. — Значит, нет никаких связей между мной и другими людьми?Но тогда наши отношения заключаются только в том, что я должна взять от них какможно больше и отдать как можно меньше?

— Именно так, — удовлетворенно кивнул Нуарсей. —Ведь то, что ты отдаешь, для тебя потеряно навсегда, и наоборот. Могу добавить,что я долго искал в своем сердце образ поведения, соответствующий неписаномукодексу Природы, и, в конце концов, нашел его: никого не любить, никому непомогать, никого не считать братом и служить исключительно своим страстям. Натом я стою и буду стоять всегда. Кодекс этот гласит: когда деньги, благополучиеили сама жизнь этих, якобы, моих братьев необходимы для моего счастья или моегосуществования, я забираю их силой, если я силен, или хитростью, если я силеннедостаточно; но если мне приходится платить за это, я стараюсь платить какможно меньше. Повторяю: ближний ничего для меня не значит, между нами нетникаких позитивных отношений, а если и существует какая-то связь, оназаключается в том, чтобы коварством получить от него то, что я не могу отобратьсилой, но если можно обойтись одной силой, притворство мне ни к чему, ибо онодля меня унизительно, и я прибегаю к нему только в крайнем случае.

Еще раз послушай меня, Жюльетта: будь глуха к воплям горя инищеты. Если хлеб несчастного пропитан его слезами, если рабский труд дает емусамую малость, чтобы только свести концы с концами и не дать семье умереть отистощения, если налоги, которые он должен платить, забирают львиную долю изтого, что он заработал, если его раздетые, разутые, неграмотные дети вынужденыбродить в поисках хоть какой-то пищи, за которую надо сражаться с дикимизверями, если в груди его жены, истощенной от непосильных трудов, иссушеннойпостоянной нищетой, нет молока для их первенца, чтобы он вырос крепким и непопал в пасть волку, если, сгорбившись от груза лет, болезней и горестей, онничего не видит впереди, кроме смертного приговора, к которому неудержимо несетего рок, и если за всю свою жизнь он ни разу не видел ни одной звезды, котораяярко и безмятежно сияла бы над его опущенной головой, — тем хуже для него.И черт возьми! — в этом нет ничего необычного, ничего неестественного,ничего такого, что не соответствовало бы порядку и закону нашей великой праматери,которая руководит нами, и если ты кого-то считаешь несчастным, так это лишьпотому, что сравниваешь его долю со своей, а в сущности он таковым себя несчитает. Если же у него появляется чувство обездоленности, он глубокоошибается, потому что также на какой-то момент сравнивает свою участь с твоей,но как только заползет в свою нору и окажется в компании себе подобных, егонытью придет конец. Неужели ему жилось хоть чуточку лучше при феодальныхпорядках, когда с ним обращались как со скотом, приручали и били как домашнееживотное, продавали как навоз, в котором он всю жизнь копался? Вместо того,чтобы горевать о его страданиях, облегчать их и даже взваливать его ношу насвой горб из смешного чувства сострадания, не лучше ли взглянуть на беднягу какна предмет, который Природа замыслила для нашего удовольствия, для того, чтобымы использовали его как нам вздумается. И не надо вытирать ему слезы и сопли,дорогая моя! Ты должна удвоить его страдания, если тебе это нравится, если этозабавляет тебя, и зарубить себе на носу, что есть человеческие существа,которых Природа бросает под косу наших страстей, так что тебе дано собиратьдобрый урожай, Жюльетта, ибо щедра праматерь наша! Уподобись пауку, плети своюпаутину и пожирай без всякой жалости все, что ее мудрая рука посылает в твоисети. — Милый мой, милый! — простонала я, сжав Нуарсея вобъятиях. — Сколь многим я обязана вам, человеку, который развеял миазмыневежества, затуманившие мою голову в детстве. Ваши мудрые уроки — то же самоедля моей души, что живительная влага для иссушенного солнцем растения. О, светмоих очей! Отныне я буду видеть и воспринимать этот мир только вашими глазами ивашим умом, однако, раздавив мой страх перед опасностью, вы разожгли во мнепылкое желание окунуться в злодейство. Будете ли вы моим проводником в этомвосхитительном путешествии? Будете ли освещать лампой философии мой путь? Илипокинете меня, бросите на произвол судьбы? Тогда, ступив на столь опасную тропуи вооружившись мудрыми принципами, которые я, благодаря вам, научилась ценить,поверив этим рискованным максимам, оказавшись одна в прекрасной стране роз, ябуду срывать только тернии без вашей защиты и вашего совета. Как же я…