На севере Тартарии есть племена, которые каждый день меняютбогов, и очередным богом должен быть предмет, первым попавший на глаза человекупосле его пробуждения. Если вдруг таковым оказывалось дерьмо, тогда оностановилось идолом на данный день. Кстати, мы также поклоняемся этому веществу:разве нельзя назвать куском дерьма ту идиотскую облатку, которую обожаюткатолики? Тартарское божество — это экскремент в готовом виде, а католическоебудет им через несколько часов, и я не вижу никакой разницы между ними.

В провинции Матомба детей обоих полов, когда им исполняетсядвенадцать, загоняют в темную зловонную хижину, и там происходит инициация:жрецы подвергают их всевозможным издевательствам, какие только приходят им вголову, а выйдя оттуда, дети не имеют права никому рассказывать о том, что сними делали, и тем более жаловаться.

Когда девушка на Цейлоне хочет выйти замуж, первымимужчинами в ее жизни становятся ее братья, а не муж.

Мы полагаем, что жалость — это чувство, которое обязательноприведет нас к добру, а вот на Камчатке с большим основанием считают еевредной, и в народе этого полуострова недопустимо спасать человека от гибели, ккоторой ведет его судьба. Если эти здравомыслящие люди видят тонущего человека,они спокойно проходят мимо и даже не останавливаются, потому что спасать егоникому не приходит в голову.

Христианские олухи твердят, что надо прощать врагов своих, ав Бразилии считается делом доблести убить и съесть врага.

В Гайане, когда у девушки наступает первая менструация, еесвязывают и оставляют голой на съедение мухам, при этом она часто погибает, азрители с радостью взирают на это зрелище.

Снова вернусь к Бразилии: накануне свадьбы ягодицы невестыукрашают, если можно так сказать, многочисленными глубокими порезами и ранами;это делается с целью уменьшить до некоторой степени отвращение мужа к обычномусовокуплению, потому что благодаря бешеному темпераменту и жаркому климатумужчины той страны гораздо охотнее предаются содомии[61].

Эти немногие примеры, которые я привел, достаточнокрасноречиво показывают, чем на самом деле являются добродетели, о коих такнастойчиво твердят наши европейские законники и теологи, и что представляютсобой эти гнусные братские узы, превозносимые христианством. Теперь решай сама,существует ли в человеческом сердце что-либо подобное. Разве был бы мыслимтакой букет пороков, если бы добродетель имела место?

Я не устану повторять: человеческие чувства грязны, необузданыи злы; кроме того, они исключительно, слабы и никогда им не одержать победы надстрастями, которые им противостоят, никогда не справиться им с элементарнымипотребностями; возьми, например, осажденный город, за стенами которого голодныелюди пожирают друг друга. Что такое человечность? Это просто сентиментальнаявыдумка, не имеющая ничего общего с Природой. Ваша человечность — это плодстраха, дебильности и глупого предрассудка. Можно ли наплевать на тот факт, чтоименно Природе обязаны мы нашими страстями и нашими нуждами? Или на то, что впоисках своего выражения эти страсти и нужды вступают в абсолютное противоречиес человеческими добродетелями? Следовательно, добродетели чужды Природе, это неболее, чем вульгарные плоды нашего эгоизма, который запрещает нам вступать вконфликт с окружающими нас людьми, чтобы лучше и ловчее использовать их длянашего собственного удовольствия. Но человек, не боящийся преследований, нестанет подчиняться навязанному долгу, который выполняют лишь трясущиеся трусы.Нет, и еще раз нет, Жюльетта, не существует такого понятия как искренняяжалость и вообще нет такого чувства в нашем сердце. В те редкие моменты, когданачнут одолевать тебя судороги сочувствия к ближнему, остановись и прислушайсяк своему сердцу, и тогда из самых потаенных его глубин ты услышишь тихий голос:«Ты проливаешь слезы при виде горя своего несчастного соседа, но слезы эти —свидетели твоей собственной никчемности и боязни оказаться еще несчастнее, чемтот, кого ты жалеешь». Так кому принадлежит этот голос, как не страху? А чтопорождает страх, если не себялюбие?

Посему вырви с корнем это мелкое чувство, как только онопроклюнется, иначе оно наполнит тебя скорбью и печалью, потому что всегдарождается из сравнения, невыгодного для тебя.

Подумай над моими словами, милое дитя, и когда твояочаровательная головка осознает всю никчемность и даже преступностьбескорыстных братских связей между твоим «я» и прочими смертными, ты сможешьгордо заявить вслед за философом:

Почему должна я колебаться, когда самое неподдельное, самоеощутимое удовольствие доставит мне поступок, который будет причиной страданиймоего ближнего? В самом деле, почему, если заранее известно, что, совершая его,я делаю плохо другому человеку, а отказываясь от него, обязательно сделаю плохосебе? Лишая соседа жены, наследства, детей, я, конечно, поступаю с нимнесправедливо, но лишая себя вещей, от которых получу высшее наслаждение, япоступаю точно так же по отношению к себе; и если придется выбирать из этихдвух несправедливостей, разве буду я врагом себе и не предпочту своеудовольствие и свой интерес? Только сочувствие к другому может помешать мнепоступать таким образом, но если уступка этому чувству может иметь для меняужасные последствия — лишить меня радостей, которых я так жажду, — ядолжна собрать все свои силы и излечиться от этого опасного, этогоразрушительного предрассудка, не дать ему проникнуть в мою душу. Как только я вэтом преуспею — а в том, что преуспею, я уверена, если постепенно приучу себя кчужим страданиям, — тогда я буду повиноваться лишь своим страстям, не будустрашиться угрызений совести, ибо угрызения — всего лишь плод сочувствия,которое я навсегда изгнала из своей души; поэтому буду следовать своемупризванию и своим наклонностям, буду ставить собственное благополучие превышевсех чужих несчастий, которые уже не трогают меня. В конце концов, я знаю самоеглавное: брать от жизни все, что только возможно, пусть даже расплачиваясь завсе это чужими страданиями, так как любить других больше, чем себя — значитнарушить первейший закон Природы и посягнуть на здравый смысл.

Мало того: семейные узы ничем не лучше всех прочих, потомучто и те и другие — чистейшей воды фикция. Неправда, что ты чем-нибудь обязанасуществу, из которого однажды вылупилась; еще большая неправда, что ты должнаиметь какие-то чувства к тому существу, которое выйдет из твоего тела; абсурднодумать, будто тебя что-то связывает с твоими братьями, сестрами, племянниками иплемянницами. На каком разумном фундаменте могут покоиться обязательстваединокровия, для чего и для кого стараемся мы в поте лица своего во времясовокупления? Для самих себя или для кого-то другого? Ответ очевиден! Чемобязаны мы своему отцу, постороннему в сущности человеку, случайно, ради своейзабавы, зачавшему нас? А какой долг может быть у нас перед своим сыном? Неужелипотому лишь, что когда-то в пылу страсти мы сбросили семя в чье-то чрево? Итак,к черту все эти родственные узы, эти кандалы на наших ногах!