— О Господи! Что же делать? Я в отчаянии!

— Смею заметить, что это естественно, любовьмоя, — спокойно заметил Нуарсей, — это все твои амбиции и желаниеувидеть ее повешенной, но пройдет добрых три месяца, прежде чем она попадет нависелицу. Но если ты, Жюльетта, хочешь насладиться спектаклем, который — поверьмне — способна оценить только высокоорганизованная натура, такое удовольствиеможно организовать за пятнадцать-двадцать минут. Поэтому советую тебе продлитьстрадания бедняжки: скажем, заставить ее страдать до конца своих дней. Этоочень просто. Я заточу ее в Бисетр[47]. Сколько ей лет?Двадцать? Ну вот, она полвека будет гнить в этой тюрьме.

— Ах, друг мой, какой чудный план!

— Только прошу тебя подождать до завтра, а я темвременем обдумаю все необходимые детали, чтобы усилить наслаждение.

Я расцеловала Нуарсея; он вызвал свою карету и через двачаса вернулся с предписанием, нужным для осуществления нашего замысла.

— Она твоя, — сказал коварный предатель, — итеперь можно развлечься. Надо убедительно разыграть спектакль.

Позже, когда мы пообедали и вошли в его кабинет, онпригласил бедную девушку.

— Дорогая моя Год, — —сказал он ласково, — тызнаешь мое к тебе отношение, пришла пора доказать его на деле: я выдам тебязамуж за того юношу, который оставил в твоем чреве залог своей нежной любви, адвести луидоров в год будут залогом вашего супружеского счастья.

— Месье, как это благородно с вашей стороны!

— Не надо, дитя мое, благодарность смущает меня. Тыничем мне не обязана, в этом ты можешь быть абсолютно уверена; то, что тыпринимаешь за доброту и благородство, — всего лишь чистейший эгоизм, и ясам получаю от него удовольствие. С этого момента тебе нечего волноваться — япредпринял все необходимое. Конечно, жить ты будешь не по-королевски, но в хлебенуждаться не будешь.

Совершенно не поняв скрытого смысла этих слов, Год прильнулак руке своего благодетеля и залила ее слезами радости.

— А теперь, Год, — продолжал мой любовник, —я прошу тебя в последний раз принять участие в наших играх; меня не оченьволнуют беременные женщины, поэтому позволь мне насладиться твоим телом сзади,а Жюльетта в это время подставит мне свою попку.

Мы приняли соответствующие позы, и Нуарсей пришел в такоевозбуждение, в каком я никогда его не видела.

— Злодейские мысли очень воспламеняют вас, не такли? — шепнула я ему.

— Безмерно, — тихо ответил он. — Но что моглибы эти мысли, если бы она на самом деле обокрала тебя?

— Я не понимаю, дорогой.

— Дело в том, Жюльетта, что если преступление и было,не Год виновна в нем. Эта девка не более виновна в краже, чем ты сама, потомучто деньги взял я.

С этими словами он вставил свой клинок по самую рукоятку вее заднее отверстие. Признаюсь вам, что сама мысль о таком бесспорном торжествепорока трижды заставила меня содрогнуться от оргазма. Я схватила руку любовникаи прижала ее к своему влагалищу: густой липкий нектар залил ему пальцы, и онубедился, как сильно подействовала на меня его подлость. В следующий моменткончил и он, и мощная струя, сопровождаемая чудовищными богохульнымиругательствами, увенчала его экстаз. Но не успел он вытащить свое оружие, как вдверь осторожно постучали, и вошедший слуга доложил, что полицейский коннетабльпросит у хозяина позволения выполнить порученный ему долг.

— Очень хорошо, пусть офицер немного подождет, —сказал Нуарсей. — Я передам ему преступника. — Слуга удалился, иНуарсей вежливо обратился к Год: — Одевайся скорее, дорогая. Приехал твойсупруг, он увезет тебя в маленький загородный домик, который я специальнооборудовал, где ты будешь жить до конца своих дней.

Дрожа от радости, девушка оделась, и Нуарсей вывел ее изкомнаты. О, небо! Как она ужаснулась, когда перед ней предстал одетый в черноечеловек с эскортом полицейских, когда на нее накинули цепи, как на преступницу,когда, в довершение всего, она услышала — и это, по всей вероятности, большевсего потрясло ее, — как прислуга, заранее предупрежденная, закудахтала:

— Это она, сержант, не упустите ее, это она взломаласекретер нашей госпожи и тем самым бросила подозрение на всех остальных…

— Я?! Взломала секретер мадемуазель! — изумиласьГод, и ноги ее подкосились. — Господь свидетель, что я не способна на это!Коннетабль замешкался и вопросительно взглянул на Нуарсея.

— Чего вы ждете, сударь? Справедливость должнавосторжествовать, так что выполняйте свой долг.

Бедняжку увезли и бросили в один из самых страшных инездоровых казематов тюрьмы Бисетр, где, сразу по прибытии, несчастная вкачестве последнего козыря пыталась покончить с собой. Однако ее спасли иотходили; это означало, что долгие-долгие годы она будет сокрушаться ипроклинать себя за неизвестную ей самой оплошность, которая заключалась в том,что она пробудила мощные злодейские желания в ее хозяине, и Нуарсей, по крайнеймере раз в год, приходит наслаждаться ее слезами, рекомендуя тюремщикам ещетуже затянуть ее цепи.

— А теперь скажи мне, — начал Нуарсей, как толькоГод увели, и он вернул мне вдвое больше того, что взял из моегосекретера, — разве это не в сто раз лучше, чем если бы мы отдали ее в рукиправосудия, которое могло оказаться милосердным?

Тогда мы не смогли бы держать в руках ее судьбу, —улыбнулся он, — а так она в наших руках.

— Ах, Нуарсей, вы — страшный человек… Как здорово выпридумали!

— Да, — признал мой любовник. — Я знал, чтовнизу ждет коннетабль, и поверь, мне так сладко было в недрах нашей жертвы,которую через минуту предстояло сдать полиции:

— Какой вы страшный и порочный человек… Но почему и ятоже вкусила сумасшедшее удовольствие от того, что совершили вы?

— Да потому что я совершил подлость, — ответилНуарсей. — Не существует такой подлости, которая не доставляла быудовольствия. Злодейство — двигатель похоти; настоящего вожделения без этого небывает; именно таким образом страсти служат для уничтожения человечности и…человечества.

— Если это так, они, очевидно, не имеют ничего общего сПриродой —гвсе это скучные сентиментальные чувства, о которых постоянно болтаютморалисты. Иначе, как может быть, что в иные моменты Природа настольконепостоянна, что одной рукой отменяет то, что устанавливает другой?

— Ах, Жюльетта, когда ты лучше узнаешь ее, ты увидишь,что эта, в высшей степени мудрая, исключительно щедрая и благородная Природазапрещает нам помогать другим, если только это не продиктовано выгодой илистрахом. Страхом — потому что мы боимся, как бы беды, от которых мы, по своейслабости, избавляем других, не обрушились на нас самих. И выгодой — ибо мыпомогаем другим в надежде, что получим что-то от них взамен, или с цельюпольстить своему самолюбию. Но как только в нас рождается более властнаястрасть, чем благородство, все остальные исчезают, и вот тогда эгоизм требуетсвои священные права, и наши губы кривятся в презрительной насмешке над чужимистраданиями. Ведь они касаются нас только в той мере, в какой мы сами можемоказаться их жертвой, следовательно, жалость — пища страха, и мы должны всемидоступными средствами лишить его пищи.