– Не поверишь. Учителем, – с надрывом в голосе произнес Головин. – Физкультуру в школе вел и труды.

– О-о, – удивился Дырик. – И что ж так?

– Да поперли меня из школы моей, поперли, – собутыльник, казалось, был готов расплакаться. – А все из-за чего. Баба моя к хахалю ушла, с-сука! Ну, я и забухал слегонца. И бухой раз на работу пришел. Директора оттырил, и все такое. Пятнадцать суток. Ну и, ясный хрен, никто меня уже после это к школе на пушечный выстрел не подпустит. А на работу ж надо куда-то устраиваться, мать твою.

– Ага, – сочувственно кивнул головой Витек. – Да, грустная история. Ну, давайте еще по пару капель.

– И как, понравилось тебе у нас? – с легкой издевкой в голосе спросил Дырик.

Опер ненадолго задумался и неопределенно кивнул головой:

– Ну, как те сказать… Я уж два месяца без работы, мне б хоть куда приткнуться. Поэтому… сойдет.

Такой ответ собутыльникам явно не понравился. Вид у них был обиженный. И тогда Головин задал аналогичный вопрос:

– Ну а вам, мужики, самим-то здесь нравится?

– А то! – Дырик самодовольно ухмыльнулся.

Эта ночь казалась Головину бесконечной. Он решительно не знал, чем заняться.

Когда Дырик и Витек отправились по домам, оставив его сторожить это ужасное место, на часах было всего полвосьмого. Появиться здесь они должны были только в девять утра. Значит, оставалось еще больше двенадцати часов времени, которое надо было как-то убить.

У старлея не было никаких мыслей на этот счет. Старенький телевизор не работал, читать пожелтевшие номера бульварных газет ему вскоре надоело… Оставалось разве что позвонить другу. Например, Григорчуку.

К счастью, он уже был дома. Жена, поднявшая трубку, пошла относить ее мужу. В это время в хмельную голову опера пришла шальная мысль. А что если… собрать здесь близких друзей и немножечко побузить? Тогда ночь пролетит весело и незаметно.

Но все же разум победил. Есть ведь такая пословица: сделал дело – гуляй смело. И если он с самого первого своего трудового дня начнет нарушать дисциплину, Дырику это может не понравиться.

Конечно, большинство ночных сторожей именно так и делают. И начальство обычно закрывает на это глаза. Но… не в первый же день на новом месте.

К тому же и Иваныча сорвать в такую пору было делом нелегким. Как-никак человек семейный. Можно было, конечно, наплести его дражайшей супруге про срочный выезд на задание, но…

Когда Григорчук в прошлый раз объяснил таким макаром их двухдневный загул, жена не особенно-то и поверила.

– Здорово, Иваныч, – капитан взял в руки трубку, и Головин его поприветствовал.

– Ну здорово, здорово, – радушно ответил Григорчук. – Ты где сейчас?

– Э-эх, сказать тебе, так не поверишь. Здесь такая дыра, что…

Головин кратко поведал обо всех событиях прошедшего дня. Капитан слушал его очень внимательно, то и дело приговаривая: «Ну молоток, ну лады».

Когда старлей дошел до уничтожения бедных зверюшек, Григорчук отметил, что за это дело собачникам и так можно срок вешать.

– Так, может, мы сейчас их и дернем, а? – тут же предложил Головин. Мысль о том, что ему придется проторчать в этой дыре еще не одну ночь, приводила его в неописуемый ужас.

– Зачем же сейчас? – не понял капитан.

– Ну, найдем у них напалм этот, дело откроем. А потом, слово за слово, можно и об отраве поговорить. В обмен на хорошее отношение.

– Не-ет, дружище, – не согласился с ним Григорчук. – Ни хрена так не выйдет. Ну кто, скажи мне, будет большую вину на себя брать, а? Здесь поделки какие-то и живодерство, а там уже убийством попахивает. Да и как их, скажи на милость, к стенке припрешь? Нет, надо тебе там еще потусоваться немного. Дождись, пока новую отраву им привезут. Может, они ее тоже налево списать попробуют. Тогда и возьмем с поличным. Колоть легче будет.

– Ладно, что уж тут… – удрученно вздохнул Головин.

– Эй, держись! – капитан почувствовал, что большой радости работа в собачнике его другу не приносит. – Сам же вызвался, так не вешай носа.

– Да я и не вешаю, – соврал опер.

– Скажу шефу, пусть премию тебе выписывает. И отпуск внеочередной.

Мысль об отпуске немного развеселила Головина. И после разговора с Иванычем он даже ненадолго уснул.

Спалось ему крайне плохо. Сон, который Головин увидел в ту ночь, был навязчив до безобразия. Всякий раз он оказывался на дне знакомой ему собачьей ямы, и ухмыляющийся Дырик лил старлею на голову свое горючее.

Он с ужасом ждал, когда все вокруг загорится. Но этого не происходило. Долгие и тягучие, как напалм, минуты проходили одна за одной. И просыпаясь в холодном поту, Головин в очередной раз убеждался в верности старой пословицы: ожидание смерти страшнее, чем сама смерть.

Около двенадцати собаки устроили концерт. Может, его причиной стала взошедшая луна, а может, и что-нибудь еще. Но почти все три с лишним сотни псов одновременно открыли свои пасти и стали исторгать леденящие кровь звуки.

Головин не находил себе места. Ему казалось, будто вся эта вакханалия происходит у него внутри, прямо под черепной коробкой.

К счастью, он запомнил, куда Дырик спрятал спиртягу, и решил, что старшой не сильно обидится, если ее станет меньше граммов на пятьдесят.

Горячая волна разлилась по всему телу, сразу улучшилось настроение. Но, увы, ненадолго.

Чтобы не думать о печальном, Головин решил подумать о делах. И подытожить, чего ему удалось сегодня добиться.

В принципе, день прошел не зря. Он втерся в доверие к этим собачникам и, похоже, стал для них своим человеком. Понаблюдал за ними и выяснил кое-что любопытное.

Во-первых, люди они непростые и живут явно не по средствам, хотя это и скрывают. Такой дорогой мобильник не может быть у человека, чья зарплата от силы тысяч семь.

Во-вторых, собаки помирают здесь вовсе не с помощью чудо-снотворного – их убивают способом куда менее гуманным. Значит, снотворное надо куда-то девать.

Головин знал, что он на верном пути.