крат страшнее. Он будет просыпаться в холодном поту, и первой его мыслью будет мысль о том, что жена и сын похоронены в безымянной братской могиле – просто свалены в общую яму и зарыты, как бродячие животные.

Он не мог понять, как такое могло случиться. Неужели его горе – результат простого механического сцепления ни от кого не зависящих случайностей? Неужели в том, что произошло, никто не виноват?

Этого просто не могло быть. Ахмет верил, что виновные есть, и понял, что не успокоится, пока они не понесут заслуженную кару. Продолжая мягко обнимать за плечи плачущую Фариду, Ахмет поднял голову, и отразившаяся на его лице решимость была столь велика, что ее разглядел даже водитель припаркованного на другой стороне улицы темно-синего «лендровера». Прикуривая сигарету, этот человек досадливо морщился: ему очень не хотелось снова марать руки, но иного выхода, похоже, не существовало.

* * *

План бывшего десантника Николая Ежова был прост: смекнув, что благодаря своему бестолковому братишке и его недотепе-приятелю стал единоличным владельцем пяти килограммов высококлассной афганской дури, Николай решил превратить ее в деньги.

Особым умом Ежов-старший не блистал, однако даже ему было понятно, что дело это непростое, требующее предельной осторожности. Он решил пока припрятать выловленный из реки тючок и окольными путями разузнать, сколько может стоить его добыча. Получив такую информацию, можно было думать, как поступить дальше: сплавить всю партию оптом, потеряв на этом некоторую сумму, или как-то поднапрячься и своими силами наладить розничную продажу. Второй вариант казался Николаю предпочтительнее с финансовой точки зрения; кроме того, он сразу сообразил, кто именно будет торговать наркотиками на московских улицах. Ясно, кто – эти малолетки, Мишка с Витькой! Они ведь все равно в столицу намылились, так пускай прокатятся не просто так, а с пользой.

Возражений со стороны будущих толкачей не предвиделось. Николай держал их в кулаке, и держал крепко – так, что не вырвешься.

Конечно, Москва – это Москва. Ухо придется держать востро. Сферы влияния там давно поделены, и появление на улице двух новых, никому не известных торговцев, по дешевке толкающих качественную наркоту, вряд ли останется незамеченным. Да, прежде чем браться за дело, все это нужно было хорошенько обмозговать…

Мыслительный процесс не относился к числу любимых занятий младшего сержанта запаса Николая Ежова. Напротив, когда надо было что-то обдумать, Колька либо поступал, как бог на душу положит, либо, в самом лучшем случае, откладывал это сложное и утомительное дело на потом.

Конечно, другой на месте Кольки Ежова занялся бы поиском контактов со столичной братвой и выяснением рыночной конъюнктуры; Колька это понимал и, помещая драгоценный тючок на полку в чулане, где хранились старая одежда, негодный инструмент, рыболовные снасти и прочий пыльный хлам, обещал себе, что именно так и поступит. Однако придумывать, на что он потратит вырученные от реализации наркотиков сумасшедшие деньжищи, было и проще и приятнее, чем искать способ эти деньжищи получить.

И еще одна приятная, заманчивая мысль не оставляла Кольку Ежова, пока он возился в чуланчике. Мысль была простая: это дело надо обмыть.

Разумеется, еще задолго до наступления вечера Николай надрался бы до поросячьего визга и безо всякого повода. Но, поскольку повод у него имелся, и притом очень веский (экое счастье-то привалило!), он решил не откладывать дела в долгий ящик и, кое-как прикрыв тючок полой висевшей на гвозде драной телогрейки, торопливо вышел из дома.

Шагая через захламленный, заросший лебедой и бурьяном двор, Николай мимоходом подумал, что тючок в вагоне мог быть не один. Но, поскольку Колька Ежов был болван, да еще и такой, которому не терпелось выпить, мысль не получила надлежащего развития. Ему и в голову не пришло, что наличие в потерпевшем крушение поезде энного количества высококачественного наркотика растительного происхождения уже не является секретом не только для разбиравших завал спасателей, но и, что хуже всего, для участкового Ковалева.

Неизвестно, чем кончилась бы затея Кольки Ежова, не окажись он таким никчемным пьяницей и лоботрясом. Пожалуй, это был как раз тот редкий случай, когда пьянство и вызванная им неспособность мыслить идут человеку не во вред, а на пользу. Если бы рыжий Колька не так торопился заложить за воротник, а, проявив предусмотрительность и осторожность, попытался заняться делом, ему бы точно не поздоровилось. Огромный срок тюремного заключения или бандитский нож под ребро – вот что ждало бы его, поведи он себя хоть чуточку умнее.

Но Ежов повел себя так, как повел, то есть толкнул еле-еле державшуюся на единственной хлипкой петле калитку, вышел со двора и был таков. Его родительница, Мария Семеновна, которая с утра возилась по хозяйству, проводила его длинной ворчливой тирадой, которую Николай оставил без внимания: маманина воркотня давно стала для него привычным звуковым фоном, наподобие бормотания радиоточки.

Запаривая корм для единственной имевшейся в хозяйстве тощей шкодливой свиньи, Мария Семеновна вдруг задалась вопросом: а что это делал ее старшенький в кладовке? Ушел он оттуда, кажись, с пустыми руками. Да там, в кладовке, сроду не было ничего такого, за что даже круглый, набитый дурень налил бы Кольке хоть полстакана самогонки. Так чего он там рылся-то, что искал? Уж не заначка ли у него там?

С деньгами в семье давно было туго. От сыновей, даже от старшего, толку было как от козла молока, и Мария Семеновна только диву давалась, на какие такие капиталы Колька ухитряется каждый божий день напиваться до потери памяти. Теперь этот вопрос, кажется, можно было разъяснить. Если у него имеется заначка, тогда понятно, на какие шиши он пьет.

С ненужной силой опустив крышку на чан, в котором запаривала картофельную шелуху, хлебные корки и прочие объедки, Мария Семеновна направилась в кладовку. С каждым шагом она накручивала себя все больше, как будто взводя при помощи колесика сплетенную из воловьих жил тетиву арбалета. Попадись ей в этот момент на глаза кто-нибудь из сыновей – неважно, который из двух, оба они хороши, – этот арбалет непременно выстрелил бы, нанеся мишени максимальный урон. Потому что никто не умеет ранить так метко и больно, как мать, лучше кого бы то ни было знающая все уязвимые места своих детей…

Едва приступив к методичному обыску кладовки, она наткнулась на небольшой, но увесистый матерчатый мешок с веревочными лямками. Такого мешка у них в