— Омлет будешь?

Выкладывая на кухонный стол продукты, Ксюша сонно трет глаз.

Ее идеальные светлые волосы похожи на сеновал. В комплекте с размазанной под глазами тушью это выглядит убийственно, но аппетит моей соседки всегда просыпается раньше нее самой. Даже после вечеринки, с которой она вернулась глубокой ночью.

— Сложный у тебя будет денек, — замечаю, доставая из шкафа упаковку молотого кофе.

— Зря ты не пошла, — хихикает она, вбивая яйца в тарелку. — Было весело.

— Наверное, — бормочу, набирая в турку воды.

Очень сомневаюсь, что даже литр текилы смог бы приукрасить мое дерьмовое настроение.

Стиснув зубы, смотрю в окно.

Темно.

Даже не выходя из дома я понимаю, что это будет очень морозное утро. Кажется, такие вещи у меня на подкорке, ведь я выросла там, где подъездную дверь могло замести под самый козырек.

Меня не пугает зима.

Меня пугает то, что всю неделю, глядя на любой умещающийся в моей руке предмет, мне хочется швырнуть им о стену. Нет, мне хочется запустить им в голову одного гениального дурака и посмотреть на то, как ему это понравится.

Поджав дрожащую губу, закрываю глаза.

Я не собираюсь горевать по нему до конца своих дней. Пусть он разбрасывается своими миллионами сколько угодно, но если он не объявится до конца следующей недели… я затолкаю эти деньги прямо в его задницу!

Глупо…

Может он вообще не появится.

Черт.

Волчонок…

Сердце сжимает невидимая рука, но это не влечет за собой боли. Только тоску с щепоткой пороха. Мне не больно! Я просто… тоскую о нем. Может быть любовь не самая фундаментальная вещь на свете, но испытывать на себе ее последствия — чертовски сомнительное удовольствие.

Он придет, я знаю.

Звучит еще глупее, но я знаю, что если он решит избавиться от меня навсегда, обязательно известит об этом официально. Потому что он обожает раздавать мне свои мудрые советы и потому что… я просто знаю его, вот и все.

— Черт… — выдыхает Ксюша. — Может лучше взять отгул? Ты не одобришь, знаю…

— Не нужно на меня ровняться, — говорю устало. — Я… кхм… — порывшись в голове, заканчиваю мысль. — Я крейзи.

— Ну а я человек, который не умеет пить, — стонет она. — Есть в английском такое слово?

Улыбаюсь.

— Не знаю…

Моя улыбка тает, когда в нос ударяет кофейный аромат, но вместо заряда хромой бодрости я вдруг чувствую, будто вдохнула запах тухлых яиц.

— Кхм… — прикрыв ладонью рот, зажимаю пальцами упаковку, чтобы перекрыть этому запаху доступ к своему носу.

Что за черт…

Закрыв глаза, судорожно выдыхаю, чувствуя, как на лбу проступили капельки пота. Вслушиваясь в дребезжание посуды за спиной, пытаюсь унять сердцебиение.

Открыв ящик, смахиваю туда упаковку и захлопываю с грохотом.

Шаркая по полу пушистыми домашними тапками, Ксюша включает плиту и грохает на нее керамическую сковороду.

Убрав в сторону турку, решаю обойтись соком, но, когда взбитые яйца оказываются на сковороде и нашу маленькую кухню наполняет запах утреннего омлета, срываюсь с места и прихожу в себя только тогда, когда мой очень поздний ужин частично оказывается в унитазе.

— Ого! — восклицает подруга за моей спиной. — Отравилась?!

— Наверное… — хриплю, отправляясь на второй заход.

— Что ты ела? — спрашивает она в легкой панике, подавая мне полотенце.

— Все подряд… — признаюсь, дрожащей рукой поднося его к лицу.

— Наверное просрочка, — топает она ногами.

— Угу… — шепчу я, вставая на ноги.

Ворча, Ксюша уносится на кухню, оставляя меня наедине с собой.

Глядя в свои расширенные глаза, утираю полотенцем подбородок и споласкиваю рот, жмурясь от нового приступа тошноты, который проходит так же внезапно, как и появился.

Стянув с себя футболку, отправляюсь в душ, пытаясь понять, насколько плохо себя чувствую.

Я чувствую себя нормально.

Даже… отлично… если не считать того, что не могу думать о еде впервые за… может быть три недели?

Смыв с себя апельсиновый гель для душа, выбираюсь из ванной и провожу рукой по запотевшему зеркалу.

В последние дни моя грудь выглядит так, будто я раскошелилась на импланты.

Она прибавила размер, это точно, и я не могу вспомнить, когда это произошло.

Взвесив ее в ладонях, морщусь.

Чувствительная и тяжелая.

У меня не было времени думать о том, что происходит с моей грудью, потому что в моей голове и так теснее некуда, но, глядя на свое отражение, вдруг сглатываю слюну, отмечая то, что мои соски поменяли цвет и… совсем не немного.

Парализующая тело паника отражается на моем лице, от чего его просто перекашивает.

— Не может этого быть… — хриплю, хватаясь за край умывальника.

Страх такой реальный, что в горле собирается горечь!

Я никогда не имела привычки прислушиваться к своему телу, но сейчас, превозмогая внутреннюю дрожь, закрываю глаза и обращаюсь внутрь себя, будто какой-то медитирующий йог. Пытаясь прислушаться и почувствовать… Что, черт возьми?!

Я не чувствую ничего особенного, кроме того, что моя грудь со дня на день собирается лопнуть! И если я могла отравиться, опустошая ночью холодильник, то это… это дерьмо объяснить сложнее…

— Ты как? — слышу за дверью голос Ксюши.

— Я… — выдавливаю, закрывая руками лицо. — Нормально…

Господи, только не это.

— Пф-ф-ф-ф… — выдыхаю и трясу кистями рук, чтобы успокоить бурю у себя в животе.

Пытаясь выжить в утренней давке метро, пялюсь в одну точку, но это не помогает собрать мысли в кулак. Моя голова схлопнулась, как коробка, и не желает думать ни о чем, кроме того, что я снова голодна. К обеду это примитивное чувство берет верх над всеми моими потребностями, в том числе над потребностью что-нибудь разбить или сломать.

— Вы какая-то зеленая, — замечает постоянная покупательница, которая никак, черт ее дери, не уяснит, что я всего лишь консультант и по своему усмотрению не делаю скидок, даже если она задаст этот вопрос в сотый раз.

— Эммм… — возвращаю на полку сумку, снимая с рук перчатки. — Что-то не то съела…

— Надеюсь, это не заразно, — оскорбленно восклицает та.

— Отравление? — спрашиваю с нотами раздражения.

Ее скорректированные брови удивленно взлетают вверх.