подсвечник с горящей свечой в поисках строчки, на которой остановилась. Читала медленно, ведя пальцем по рунам.

– «…И тогда Фехт об-бернулся, но не увидел бог болезни жен-ну свою Дерву – только ветер гнал об-ла-ка по небу и пыль по пус… пустынным тем землям. Он взмахнул крылами и исчез в клубах дыма, примчался с ветром к матери их Саттелит».

– Халис, не торопись. У тебя всё хорошо получается.

Эллари улыбнулась.

– «…Где сестра и жена моя, мать, скажи. Известно ли тебе? Где искать, кто украл любовь мою?

– Знаю, сын, знаю, – ответила Саттелит, взяв Фехта за руку, и кожа её засверкала мириадами звёзд. – Сестру твою и жену любимую Дерву украл безумец Глуас. Посмеяться над тобой решил, отобрать твою любимую. Разум потерял после потери своей Орвени, мстит всем за боль свою. Ищи Дерву в пещере Невинности среди мрака спрятанную, среди сырости скованную. Торопись, торопись…

И взмахнул Фехт крылами снова, и начал искать ту пещеру Невинности, пристанище бога безумного. Пять лет он искал её, богиню дождей, пять лет тосковал по любимой жене, и пять лет не знала земля влаги, и началась великая засуха, голод и мор. Молили люди богов о дожде, но Дерва не слышала, спрятанная, и не посылала им ни единого облака. И много тогда полегло, что тысячами людей и скота забирала Саттелит. Тысячами зажигались огоньки по горам, тысячи вдовых матерей и отцов горевали и душили детей своих, чтобы не мучались те от жажды и голода.

Но на пятый год нашёл Фехт ту пещеру Невинности, на Холодных островах нашёл он искомую, на краю отвесной скалы, о которую бились злые волны, злые ветра. И нашёл Фехт Дерву любимую в самой глубине, прорвался сквозь мрак, и страх, и полчища ужасных эрвенов, которые рвали его плоть и крылья серебряные. Но прорвался, нашёл он любимую. Дерва была прикована к огромному камню цепями Иеллу из колчедана и плакала. Слепа она была теперь и безумна, как Глуас: от страха и одиночества сомкнулись навсегда её веки, потеряла рассудок, истязаемая эрвенами. Фехт обнял любимую, зацеловал ненаглядную и вывел её из пещеры, но вместо радости от свободы полученной разверзлись глаза её потоком слёз, и начался потоп, который длился тридцать дней и ночей, и не было больше земли, всё утонуло. Не знал Фехт, что поделать, и плакал вместе с любимой, и от слёз его пошла отрава по рекам, которые скрылись потом в подземельях, с глаз долой ушли во мрак вечный. И плакала Дерва истерзанная, и не мог муж остановить её слёзы, и возмолились ему люди немногочисленные, призывая остановить потоп грянувший, спасти человечество оставшееся. И услышал Фехт сии просьбы, сии стенания, и закрыл он глаза возлюбленной жены своей вуалью из паутины, и прекратился потоп. Никогда он больше не видел любимых чёрно-синих, как морские глубины, глаз, не слышал смеха любимой.

И за это Фехт, бог болезней и морока, отомстил Глуасу-вору, наслал на него проказу, которая разъела половину лица безумного бога. Завопил, закричал Глуас, закрывая раны и язвы, и взмолился о помощи Веньё. Бог помог ему, обуздал язвы и раны, но от уродства его не избавил: «Не избавлю, не избавлю за то, что украл у Фехта любимую, за то, что умерло сто тысяч неповинных людей». И тогда Глуас попросил Эгиля изготовить ему маску из оставшейся лавы Китореса, которая бы закрывала ему его лик изувеченный. С тех пор половину лица бога безумия скрывает маска, которая треснула у самого рта, и трещина та похожа на улыбку, такую же страшную, как и у хозяина маски». Фух!

Халис с полным удовлетворения от проделанной работы видом захлопнула книгу.

– Ты молодец, – похвалил её старания Осе. – «Вилевдатт», особенно часть «Норинген», сложно читать, а ты справилась.

– Спасибо, – улыбнулась довольная девочка. – Ой, держите телескопу! – вдруг всполошилась эллари, когда очередной порыв ветра сбил трубу для наблюдения за звёздами с треножника. Книжка отлетела в сторону. Потревоженный звонким, как хрустальный колокольчик, голоском Малой проснулся и, схватив колчан, огляделся. Опасности не было, только белки глядели на сонного стража из темноты, заталкивая в пасти еду. Чертыхнулся, опёрся подбородком о шейку для тетивы и снова закрыл глаза, рассчитывая увидеть продолжение сна. Крайст хмыкнул и пульнул в паренька малиной.

– Эй, ну что ты творишь? – обиделся тот, вытерев на лбу мокрое место, о которое разбилась брошенная ягода.

– А ты спи, спи спокойнее, – улыбнулся Крайст, подбросив ягоду вверх и поймав её ртом. – Страж спит – служба идёт.

– Нестрашная катастрофа, – Осе отвернулся от кирасиров, поднял упавший телескоп и установил его между собой и эллари, подперев ножки камешками. Посмотрел в окуляр. – Даже ничего не сбилось. Вон, гляди.

Халис со свойственным ей любопытством приникла глазом к трубе.

– Видишь? – Осе поводил пальцем по небу в том же направлении, куда смотрел телескоп. – Это созвездие Волка. В это время года оно появляется над горизонтом. Вон те звезды – голова, а эти – лапы и хвост. Через месяц оно зайдёт обратно вниз, и так до следующего года. Как на твоём языке будет «волк»?

– Shaiikai. Ещё это значит «опасность», «осторожно».

– Shaikai, – попытался повторить король.

– Не так. Shai-i-kai.

– Понял.

– Хм, но он совсем не похожий на волку. Даже на чудище Мериана не похожий. А я видеть его – и не раз – тут, в лесу: большой, страшный, полосатый. А этот совсем ни на то, ни на то не похожий. Даже на собаку непохожий.

– Согласен, – кивнул Осе.

– Похожий на метлу. Почему не назвали Метлой?

– Ну… – задумался Осе. – Наверное, потому что «Волк» звучит более героически, – высказал он предположение. – Кто захочет родиться под знаком Метлы?

– А у нас Метла – это Ouomma. А что значит «родиться под знаком»? – эллари отвернулась от телескопа и почесала нос.

– Это когда ты рождаешься в определённый день, и в это время на небосводе главное место занимает определённое созвездие. Вот ты когда родилась? В какой день?

– Не знаю, – Халис пожала плечами.

– Как же не знаешь? – удивился обещавший себе ничему не удивляться с эллари Осе. – У тебя же есть день рождения?

– А это что? – Халис с искренним непониманием посмотрела в лицо короля.

– День, когда ты появляешься на свет. Это твой день рождения. В особых книгах по ведению звёзд смотрят, какое созвездие было в тот день на небосводе главным, и это твой знак. Ты что же, никогда не праздновала день рождения?

– Эллари не знать, мы просто рождаемся, потом обрядимся в Зачарованном лесу, и всё. А меня родители вообще выбросили. Тем более не знать, когда родилась. Но приёмные сказали, была зима. А зачем дни рождения? – Халис сладко потянулась и так же, с вытянутыми над головой руками, шлёпнулась на застеленную шкурой траву.

– Ну, – наивный и до этого никогда не требующий особого объяснения вопрос заставил Осе призадуматься, – хотя бы, потому что тогда ты знаешь, сколько тебе лет.

– Зачем?

– Чтобы знать, насколько ты стала старше.

– А зачем?

Осе, не моргая, смотрел в не понимающие в поднятом вопросе ровным счётом ничего тёмные глаза эллари.

– Ты права, по большому счёту это бесполезно. Даже грустно, – его худое лицо тронула улыбка. – Я перестал ждать своего дня рождения после двадцати, когда понял, что сейчас мне исполняется двадцать, потом исполнится тридцать, потом стукнет сорок, пятьдесят. Я старею. А стареть никто не хочет. Но в днях рождения есть и плюсы. Например, в этот день тебе дарят подарки.

– Подарки, потому что ты стареешь? – эллари сложила руки на животе. – Это странно.

– Раньше это так странно не звучало, – Осе лёг рядом и сцепил руки в замок на груди. – Но подарки дарят и на праздники. Ллерион, например, или Донэтан– Норинат. Ты о них слышала?

– Нет.

– Я тебе потом расскажу. В Ангеноре вообще много странных поводов дарить друг другу всякие вещи. Например, мой отец дарил мне по золотой монете каждый раз, когда я оставался в живых после очередного приступа. Со временем у меня скопилось столько золота, что оно уже не вмещалось в мой кошелёк.