присутствии всем становилось теплее, а при мне все ходили на цыпочках, чтобы не дай боги не напугать. Вдруг опять свалюсь на пол, как дерево, и буду пытаться откусить себе язык? Теперь мой Киран погиб, и мир будто потерял половину своего света. Странное совпадение, но мой сын погиб через неделю после того, как комета Гаалак рассекла Костёр пополам и затмила своим хвостом звезду его имени. Тогда я не придал этому большого значения. Оказалось, зря.

– Думаете, комета быть знаком?

– Выходит, что так. Но я не верю в пророчества, тем более в астрологию. Как оказалось, не все они верны.

– А эллари верить. Очень верить.

– Как видно, эллари умнее королей.

– И гораздо прожорливее.

Осе засмеялся. Как ему показалось, впервые за целую жизнь, и принял буквально всунутую ему в руку остывшую печёную картофелину.

В Грот они вернулись уже на рассвете, едва тоскливое холодное горное солнце лизнуло унылый горизонт. Сонная Халис, воспротивившись предложению Осе помочь ей унести корзинку с едой обратно на кухню, утащила её в свой уголок, где устало плюхнулась на подушку и сразу, буквально на полуслове, уснула. Осе прикрыл её одеялом и убрал корзинку в сторону, чтобы девочка не споткнулась о неё, когда проснётся и, как обычно, опрометью побежит к очагу, ругая себя за то, что проспала и теперь король останется голодным.

Крайст и Малой спросили Осе, не нужно ли чего, и получив ответ, что нет, ничего не нужно, побрели в свою комнату спать. Грот погрузился в тишину.

Осе развёл огонь в очаге, сел за свой стол и продолжил строгать оставленную на половине фигурку цветка Чистотела. Получалось вполне неплохо. Крапивка, как у неё это уже вошло в привычку, угнездилась у ноги короля и, положив голову ему на сапог, наблюдала, как перед ней на пол летят мелкие стружки, смешно дёргая ухом. Халис тихо сопела, по-детски подложив под щёку обе руки. Ресницы чуть дрожали во сне.

Отчего-то, наблюдая за ней спящей, Осе наполнялся изнутри спокойствием. Спать совсем не хотелось, будто и не было бессонной ночи. Хотелось сидеть и наблюдать, как безмятежно спит эта девочка.

Снаружи послышались тихие шаги. Осе узнал шаг Суаве. Наверное, только что проснулась или ещё не спала – скорее всего, второе.

Несмотря на крошечные размеры Грота супруги почти не виделись. Чтобы не тревожить покой жены, Осе даже уступил ей покои, отведённые королевской чете, и спал здесь же, на кухне, на мешках с травой.

Дверь на кухню отворилась, и на пороге появилась она. Серая, постаревшая, измождённая скорбью, но все ещё любимая, до кончиков пальцев отчаянно любимая женщина.

– Доброе утро, Суаве, – тихо поздоровался Осе, чтобы не разбудить Халис.

– Доброе? – глаза королевы были припухшими и красными.

Суаве проследовала к столу, села на стул и спрятала лицо в ладонях. Вокруг запястья были обёрнуты четки с четырёхконечной звездой. Значит, снова всю ночь молилась. Молилась и плакала, уповая на волю Единого Бога. Осе мог лишь надеяться, что она не молилась о том, чтобы Бог вернул ей погибших детей в обмен на его жизнь. Впрочем, Осе не был уверен, что не согласился бы на подобный обмен.

Как же он её любил. Скорбящую, ненавидящую его всей душой и всем своим сознанием до последней клетки тела. Желающую, чтобы он сгинул, исчез, никогда не родился! Совсем недавно он больше всего на свете хотел, чтобы она, если и не полюбила его в ответ, то хотя бы перестала бы быть к нему равнодушна. А теперь желал, чтобы лучше всё вернулось, как было, чем вот так – после минуты близости, когда началась битва за город, каждый раз видеть в её глазах сожаление, что мертвы Вечера и Киран, а не он. Так она и смотрела на него каждый раз: полным разочарования взором, что он всё ещё жив, как на доказательство того, что Бога нет или он глух к её молитвам.

– Ты спала? – спросил Осе, прекрасно зная ответ.

– Нет. А ты опять был с ней?

– Да, мы наблюдали за звёздами.

– Звёзды, – прошептала Суаве голосом, полным горечи. – Проклятые звёзды.

– Не надо меня в этом винить. Кирана и Вечеры больше нет, и я уже получил своё наказание. Не надо думать, что это не так.

– Действительно? – злые глаза скорбящей по своим детям матери уставились на Осе. – Тебе действительно больно? Да что ты знаешь о боли? Не ты мучился по двадцать часов, чтобы дать Кирану и Вечере жизнь. Ты вообще не знаешь, что такое подарить кому-то жизнь!

– Сеаве, прошу, говори, пожалуйста, тише. Халис спит.

– Что ты знаешь о том, какие чувства переполняют тебя, когда ты носишь в себе ребёнка? Живую плоть? Делишь с ним своё тело и душу. Нет, Осе, ты не знаешь, что такое боль. Не знаешь, что такое боль матери!

Осе почувствовал укол обиды.

– Нет, не знаю, – согласился он. – Зато я знаю, что такое боль отца. Боль сожалений, боль раскаяния, боль непрощения. Я знаю, для тебя это будет малым утешением, но мне больно не меньше, чем тебе. Ты потеряла дочь и сына, но не забывай, что Киран был сыном и мне. А Вечера… да, я её никогда не любил, но умереть, как умерла она, никто не заслуживает, и из-за того, что на это её обрёк я, мне тошно, и будет тошно до конца моих дней.

Суаве всплеснула руками. Вытерла слёзы.

– Ненавижу!

– Ради богов, Суаве, тише.

– Ну, да-да, важно, чтобы Халис было спокойно. Ей, а не мне!

– Суаве…

Халис заворочалась на кровати, но не проснулась.

– Мне лучше уйти, – принял решение Осе и встал.

– Жаль, что ты всё равно никуда отсюда не денешься.

– К сожалению, да.

Он подошёл к королеве и положил перед ней выстроганный цветок чистотела.

– На. Я сделал его для тебя, – сказал он и вышел, не зная, куда именно направляется. В конюшню, к колодцу, в огород – куда ему скрыться? Куда угодно, лишь бы подальше отсюда.

Суаве молча взяла фигурку и положила на ладонь, будто ища в её неровных гранях ответ Бога на свои молитвы. Потом подошла к очагу и бросила подарок в огонь.

Глава 16 Ожидаемые последствия

– Нет, – с сожалением покачала головой гадалка. – Нет, мне очень жаль, моя графиня, но я этого не вижу.

Чародейка сидела посередине достаточно просторной, круглой и занавешенной синими балдахинами комнаты и, опираясь локтями на овальный столик под кружевной, заляпанной пивом скатертью, раскладывала карты. Позади неё, прислонённый к зеркальному столику, стоял портрет какой-то согбенной страшной старухи, которая держала в одной руке бараний череп, а в другой – нечто, что скрывалось в оторванной части портрета.

Гадалка, сдерживая зевок, провела пальцами, унизанными вычурными кольцами, по краям выложенных перед ней карт и закатила глаза, признав про себя тот неутешительный факт, что сегодня ей даже не за что зацепиться, чтобы дать графине Алого утёса хоть какую-то надежду на благополучный исход её непростой ситуации. С каждой картой, вытягиваемой ею из колоды, картина становилась ещё более неприятной, и у неё не поднималась рука брать дополнительный аркан, чтобы ещё более усугубить незавидный прогноз.

– Боги, ну, за что же нам это?! – воскликнула Анна-Марин и замахала на себя платком, подгоняя больше воздуха. – Алалия, вот как? Как такое вообще могло случиться с нашей семьёй? Неужели мы чем-то обидели богов?

– Мне позвать слугу? – забеспокоилась прорицательница, глядя на то, как побледнела графиня. – Он принесёт нюхательную соль.

– Не нужна мне соль! В пекло её! Мне нужны ответы, за что боги решили наказать нас?!

– Моя графиня, боги здесь ни при чём, – попыталась оправдать свой расклад гадалка.

– Нет? Тогда как объяснить всё, что с нами происходит?! – воскликнула Анна– Марин, тряся в воздухе руками. – Разве мы с мужем мало молились?

– Не думаю.

– Мало приносили золота архонтам? Мало