– И думаешь, теперь тебя легко отпустят?

– А от меня больше нечего ждать! Выше проректора я ужене прыгну. Наследство я получил и разделил поровну. На дачу и квартиру посягатьне собираюсь, возьму только машину. Дети более чем взрослые. Мы с женой уже летдесять спим в разных комнатах. Деньги я по нынешним временам получаю оченьнебольшие. Ну так что с меня взять? Зачем за меня держаться?

– Какой же ты все-таки наивный, Марат! А положение?Женщина привыкла быть замужем, и вдруг ты ее бросишь. Вот это сильнее всего ееи уязвит.

– Да она меня ни в грош не ставит.

– Это пока ты есть.

– Любимая моя, не будем терзаться этими мыслями, зачемпортить последние часы? Скажи лучше, ты любишь меня?

– Люблю, да, конечно, люблю, но не верю.

– Девочка моя, милая, любимая, какую же рану я тебенанес, если за столько лет не затянулась… Прости, прости меня грешного, иповерь – сколько мне осталось прожить, я буду с тобой, до последнего вздоха,если… если ты сама этого хочешь. Может, ты просто не хочешь быть со мной ипотому говоришь, что не веришь мне? – Он вдруг зажег свет настолике. – Дай мне заглянуть в твои глаза, скажи правду: ты не хочешь бытьсо мной, я слишком стар для тебя, ты предпочитаешь этого Котю, да? Нет, вижу потвоим глазам, что ты меня любишь, а не его. Ведь твои глаза врать не умеют,такие красивые, любимые глаза, такие зеленые…

Утром мы, конечно, встали вконец разбитые. Марат пошелпроститься с друзьями, а я как потерянная бродила по квартире. Подумать только,неделю назад, в прошлое воскресенье, улетел Котя, и за эту неделю я прожилацелую жизнь с другим человеком – счастливую, неимоверно счастливуюжизнь, – и вот она подошла к концу. А что, если он и в самом деле броситсемью и уйдет ко мне? Здесь мы были вырваны из жизни, а в Москве как будет?Ведь это не просто взять чемодан и уйти на другую квартиру. Кто-то из егодрузей не примет меня, кто-то из моих – его. Он лелеет мечту уехать за границу.Но ведь это легко сказать, а сделать куда труднее. А я, разве я смогу броситьМоскву, подруг, привычную жизнь? Да, но зато я буду с ним, с Маратом, с отцоммоей Дашки, которого она так полюбила! Неужели это возможно?

Тут зазвонил телефон. Междугородный. Нет, не буду братьтрубку. Наверное, это Котя. Как мне говорить с ним? Котя, Котя, зачем ты уехал?Как легко и хорошо мне было с тобой. Никакой тяжести, никаких счетов, никакогонадрыва. Господи, да я же рвусь на части! Что же мне делать, с кемпосоветоваться? Да с кем бы я ни советовалась, все, кроме Дашки, скажут, что япоследняя дура, если хочу ставить на Марата. Я и сама это понимаю. Но…

Вскоре вернулся Марат, а за ним и Даша – ее отпустилипораньше, чтобы она могла проводить отца. Даня провожать Марата не поедет, сегоднявечером у него концерт в Ашкелоне. Началась обычная предотъездная суета, потоммы обедали втроем, Марат и Даша напоследок наслаждались друг другом.

И вот мы уже в аэропорту. Все формальности выполнены, и мысидим втроем за столиком в кафе.

– Папа, а когда вы с мамой опять приедете?

– Может быть, даже этой осенью.

– Вот было бы здорово!

– Мама вернется в Москву, и я займусь разводом, многовремени, я думаю, это не потребует, потом мы как можно скорее поженимся и будемподыскивать для себя какой-нибудь домик в Испании или Португалии.

– Нет, совсем без зимы я не могу, – вдругвырвалось у меня.

– Но мы же не будем порывать с Москвой. Часть годабудем жить в Москве, а часть, к примеру, в Португалии, чем плохо? А потом,может, и Дашу с Даней заберем отсюда, если они захотят. Короче говоря, будемжить как нормальные свободные люди. И у тебя будет настоящая мастерская, а ябуду выращивать для тебя цветы какие захочешь и никогда не буду покупать тебемороженого…

Мы рассмеялись, и тут объявили посадку. Пора было прощаться.Дашка повисла на шее Марата и со слезами целовала его. Я ждала своей очереди.Наконец она оторвалась от него, и он шагнул ко мне.

– Любимая моя, без долгих слов – до встречи вШереметьеве в ночь с двадцать третьего на двадцать четвертое!

Он обнял меня, и мне вдруг показалось, что все это можетбыть. А почему бы и нет, ведь была же эта неделя, лучшая в моей жизни, такпочему бы не сбыться всему остальному?

Мы долго и отчаянно целовались, вероятно, со стороны этовыглядело смешно, уж больно мы с ним немолоды для таких прощаний, но какое намдело до всех?

– Девочки мои дорогие, мне пора! – со вздохомсказал Марат и стал подниматься по ступенькам.

– Мамочка, – проговорила Даша и всхлипнула. –Как жалко, что он уезжает, я так его полюбила! Неужели ты ему не веришь, мама?

– Да Бог его знает, я что-то в растерянности… Бывают жечудеса на свете. Я как-то вдруг в это поверила.

– И я ему верю! Он так тебя любит, весь светится, когдана тебя смотрит. И мне кажется, что он был всегда, с самого детства. Какоесчастье, что вы встретились! Я тебя тоже никогда такой не видела.

Мною вдруг овладело лихорадочное возбуждение. Я поверила! Ужне знаю, Марату или судьбе, вдруг повернувшейся ко мне лицом. Наверное, судьбаиспытывает меня – окажусь ли я верной своей любви.

– Знаешь, Данечка, давай поедем к Любе, ведь мы же сней ни разу даже как следует не потрепались.

Люба была мрачна.

– Ну, проводила своего недопеска?

– Любашка, ты чего такая свирепая?

– Да с Шацем опять поцапалась. Это же немыслимыйхарактер. Все время лезет на баррикаду, причем с утра на одну, а вечером надругую.

– То есть?

– Ну, утром все в Израиле говно, а вечером наоборот.Это ж с ума сойти можно. И потом, только я за порог, он хватает гитару иначинает записывать на магнитофон свои песнопения. Лиза на стенку лезет, и я еепонимаю. Ты же это слышала! Да ладно, бог с ним, ты-то как, жива?

– Да не очень.

– И что теперь будет?

– А я знаю?

– Ну все же?

– Жениться хочет.

– Марат?

– Ну да. Жениться и жить половину времени в Москве, аполовину где-нибудь за границей.

– Это на какие же шиши?

– А он наследство получил. В Дании.

– От Гамлета, что ли? Нет, скорее от Клавдия. А всеговернее – от Андерсена, такой же сказочник!

– Любашка, он не такой уж плохой, мой Марат.

– Мой бедный богатый Марат!

– Любонька, ну коли уж я его простила, прости и ты.

– Щас! Разбежалась!

– Любка, а помнишь, как ты на меня ногами топала, когдая с Юриком связалась? А мы с ним худо-бедно семь лет прожили.