– Смотри-ка, мама еще не спит! – воскликнулаВаська, подъезжая к нашему дому. Действительно, Алькино окно на первом этажесветилось. И мне вдруг до боли в груди захотелось ее увидеть.

– Я сейчас постучу ей в окошко, а ты с Игоремподнимайся пока к себе, – распорядилась Васька.

Игорь довел меня до квартиры, подождал, покуда я откроюдверь, но у меня так дрожали руки, что ключ не попадал в замочную скважину.Тогда он решительно отобрал у меня ключи, отпер дверь, внес вещи и поспешилретироваться. Его смущал мой зареванный вид.

Я дома. Дома и стены помогают. Стены, помогите мне!

И тут же раздался гулкий в этот час стук каблуков иотчаянный звонок в дверь. Я кинулась открывать. В квартиру буквально ворваласьАлевтина с Жукентием на руках, который при виде меня рванулся что было сил иоцарапал мою подружку задними лапами. Я подхватила его на руки.

– Жукочка, родной!

– Скотина неблагодарная! – проворчалаАлевтина. – Целый месяц я тут над ним тряслась, а он… Кирка, опять?

– Да!

– Так я и знала! Знала, что этим кончится! Когда тыпоследний раз с ним говорила?

– Вчера.

– И он не приехал?

– Нет.

– Хорош, нечего сказать!

– А вдруг с ним что-то случилось?

– Случилось, ясное дело, страшный приступ переляку,знаешь такую болезнь?

Я всхлипнула, и Жука у меня на руках тоже судорожновсхлипнул. Соскучился, мое золотко!

– Да отпусти ты кота! Давай хоть поцелуемся! –потребовала Алевтина.

Я осторожно опустила Жуку на диван, и мы бросились другдругу в объятия. Тут уж я дала волю слезам.

– Вот новости – рыдаем из-за Марата! Давно не было!

– Я не из-за него, я из-за Дашки! Она так к немупривязалась!

– Погоди, мне надо выпить кофе! – Алевтинарешительно направилась на кухню, я поплелась за ней. – Сейчас сделаю себекофе, и ты мне все расскажешь.

Мы просидели до восьми утра, когда вконец умученная Алевтиназаявила:

– Не пойду сегодня на работу, обойдутся! Я тут, у тебя,посплю. Дома все равно спать не дадут. Прошу только, разбуди меня в десять, япозвоню Смирнову, скажу, чтобы не ждал. Он, конечно, огорчится, но ничего,переживет.

И, едва положив голову на подушку, Алевтина уснула. Надо быи мне поспать, да где там! Я ведь обещала позвонить Дашке. Но сначала я дождусьдевяти и позвоню Марату. Этот номер телефона я помню двадцать один год. А еслион сам подойдет? Сказать ему, как я его презираю? Не стоит, он и сам себясейчас презирает. Ровно в девять я набрала номер. Сердце билось где-то в горле.Трубку снял, по-видимому, сын.

– Будьте добры, Марата Ильича.

– Его нет дома.

– Простите, а он здоров?

– Ну, три минуты назад, когда выходил из дому, былздоров. А кто это говорит?

Но я уже повесила трубку. Итак, все ясно. Теперь необходимопозвонить Даше. Чтобы ни одной лишней секунды иллюзий не было у моей девочки. ВТель-Авиве сейчас еще восемь утра, но я не могла больше ждать. Дашка мигомсняла трубку. Родной заспанный голос.

– Алло, мамуля, это ты?

– Да, деточка!

– Мама, что у тебя с голосом?

– Ничего.

– Мама, он… он не встретил тебя?

– Нет, не встретил.

– Мамочка, но, может, с ним что-то случилось, может, онзаболел?

– Я только что говорила с его сыном, он сказал, чтоотец ушел три минуты назад вполне здоровый.

– Мама!

– Все, Дашенька, побыла неделю отцовой дочерью, ибудет. Придется впредь довольствоваться только мамой. – Я говорила оченьмонотонно, чтобы не разрыдаться от жалости к себе и дочке.

– Мамочка, родная, прости меня, это я, я виновата, ятак хотела, чтобы вы были вместе, а ты не верила, не верила, а я тебяубеждала, – уже в голос рыдала Даша.

– Нет, Данечка, твоей вины тут нет, мне самой такхотелось поверить ему…

– Мама, но почему, почему… Зачем были все эти планы,обещания, разговоры…

– Дашенька, деточка моя, давай дадим друг другу словоникогда больше не вспоминать о нем. Когда его не было в нашей жизни, нам ведьбыло совсем неплохо без него, разве нет?

– Да, конечно, ты права, прости, прости меня, мама, я ивправду не хочу больше слышать о нем, он ведь не только тебя, но и меня предал.Все. Забыто. А как же ты добралась?

– Вообрази, случайно встретила в Шереметьеве Ваську сИгорем, они кого-то провожали. Чем не повод для оптимизма?

– Мамуля, какая ты у меня молодчина! Ладно, хватитболтать, а то ты разоришься… без папочкиного наследства, – ехидно добавилаона. И я успокоилась, все-таки она моя дочь.

Я вдруг ощутила зверский голод. И помчалась на кухню варитькофе и жарить яичницу. С этого я всегда начинала новую жизнь после очереднойкатастрофы. Если можно утром встать, съесть яичницу с черным перцем, выпитькофе и получить от этого удовольствие – значит, жизнь продолжается. Я сидела застолом, а Жука лежал на столе, смотрел на меня любящими желтыми глазами имурлыкал от радости. Вот он-то уж точно не предаст!

В кухню приплелась заспанная Алевтина и мигом оцениласитуацию.

– Яичница с кофе? Новая жизнь? Вот и молодец. Так инадо. Я смотрю, ты жива, так, может, я пойду на работу? А то Смирнов там безменя чахнет.

– Конечно, иди, я уж как-нибудь перебьюсь. Но с работыдавай сразу ко мне. Я привезла подарки и всякие вкусности. Жду!

Вот так и потекла моя московская жизнь. О Марате я стараласьне думать. К счастью, Лерки не было в Москве и можно было не бередить душу,рассказывая ей об Израиле.

Двадцать седьмого вечером я вспомнила, что сегодня долженбыл вернуться Котя. Но я уже не верила и Коте. Я позвонила Юрику и сказала, чтомежду нами все кончено. Он страшно удивился и решил, что у меня просто дурноенастроение. Двадцать восьмого и двадцать девятого Котя не позвонил. Все, пораставить крест на женской жизни! Мне уже под пятьдесят – хватит, нагулялась.

Тридцатого в шесть утра раздался звонок в дверь. Яиспугалась.

– Кто там?

– Кузя! Открой!

– О Боже!

– Кузенька, открывай скорее!

– Сейчас, только халат накину!

Я сломя голову бросилась к шкафу, выхватила оттуда чистыйхалат, успев сорвать с себя любимую ситцевую рубашку и сунуть ее на дно шкафа.

Котя стоял на пороге с чемоданом, дипломатом и громаднымананасом в руке.