Проснулась с тяжелой головой, все раздражало: суета Сяо-лю,капризы Павлика, который запросил леденечика, а леденцов, конечно, не было,откуда их взять? Марина с тоской вспомнила пирожные из «Чашки чая», вспомнилакондитерский отдел в магазине «Кунста и Альберса», изобилие конфет, целымигорами лежащих на витринах, от самых дешевых до самых дорогих. Почему она неможет купить все это своему сыну? Только копеечного петушка на палочке! Ну чтож, она пойдет и принесет ему этого петушка. Где их продают, кстати? На базарнойплощади? Но ведь нынче не базарный день. Где же искать?

Она глупо, бессмысленно исходила полгорода, сбила ноги, ноне нашла сахарных петушков. В конце концов зашла в этот «Кунст и Альберс»,купила четверть фунта «монпансье», которое в Х., так же как в Энске, илавочники, и покупатели, и приказчики дорогих магазинов называли «лампасье» идаже «лампасейки».

Марина была вне себя от раздражения. Что-то заставляло ееспешить домой, мучила неясная тревога, словно мутный сон продолжался.Торопилась, как могла, чуть ли не бегом бежала. Сяо-лю на пороге встретилаизвестием:

– Красная сапка приходила, письмесо приносила.

«Красными шапками» звались посыльные, с которыми можно былоотправить все, что угодно, от букета цветов и роскошного подарка до самойнезначительной записки. До войны их было много при каждом отеле, магазине,теперь же большинство посыльных забрали в армию. Название свое «красные шапки»они заслужили из-за красного околыша и красного верха их форменных фуражек.Когда-то они должны были носить особую форму рассыльного, но теперь одевались сбору по сосенке, и главной приметой их оставалась именно что «красная шапка».

При словах Сяо-лю о «письмесе» сердце Марины так иподскочило: она решила, что письмо – от Андреаса или от Ждановского. Но нет –записочка, написанная на дорогой бумаге с муаровыми разводами, заклееннаябледно-зеленой облаткой и перехваченная такой же ленточкой, имела невинный виддевичьего дружеского послания и была подписана аккуратненьким, витиеватымГрушенькиным почерком. Содержание ее тоже было самое обыденное: просьба к дорогой«Мариночке Игнатьевне» нынче же, безотлагательно повидаться с нею в городскомсаду, «около черепахи», в пять часов вечера. Подпись была – «преданная ВамАгриппина Васильева».

Марина хмуро перечла записку. Сам факт того, что Грушенькавздумала к ней писать, внушал тревогу. Раньше – до того, как Марина угрозамивынудила ее к помощи, – Грушенька сама приехала бы к ней или, на худой конец,прислала отцовского кучера с запиской. То, что послание было доверено «краснойшапке», позволяло понять: дело безотлагательное, это раз, а во-вторых,Грушенька желала бы сохранить его в тайне. Пожалуй, именно поэтому встреча быланазначена в довольно людном месте, в городском саду, во дворе краеведческогомузея, где стояла каменная черепаха – надмогильный памятник чжурчженьскому [5]полководцу, какому-то князю Эсыкую, жившему и умершему (вернее всего, убитому вбою) аж в двенадцатом веке после Рождества Христова. Всякий желающий могпрочесть на установленной рядом табличке, что «надмогильный памятник Эсыкуюоткрыт в 1870 году востоковедом Палладием Кафаровым около села Никольского. [6]Могильный курган Эсыкуя раскопан Ф.Ф. Буссе в 1893–1894 гг. В 1896 году поинициативе Ф.Ф. Буссе фрагмент памятника – черепаха со стелой передана Х-мумузею в дар от Общества изучения Амурского края». Эта исчерпывающая надпись немешала жителям города Х. и вообще всем, кто видел памятник, пребывать вуверенности, что перед ними вовсе не сделанный людьми и изъеденный временеммогильный памятник, а самая настоящая черепаха, окаменевшая за древностию лет.Около нее всегда толпился народ, так что встреча Грушеньки и Марины именноздесь никого не удивила бы. Видимо, Грушенька хотела придать тайному свиданиюхарактер случайной встречи.

– Ишь, конспираторша, – проворчала Марина, которой ужасно нехотелось никуда идти, хотелось полежать, распрямить усталые ноги. Но, видимо, уГрушеньки что-то произошло, и это «что-то» совершенно определенно имелоотношение к будущему побегу военнопленных.

Поэтому Марина только подремала с четверть часика под тихоеворкованье и смех Павлика и Сяо-лю, наперебой ныряющих пальчиками в кулек с«лампасейками», и вновь отправилась в путь.

Грушенька уже ждала ее – стояла около черепахи, положивладонь на ее глыбу-голову, ноздреватую и замшелую. Одета девушка была в точнотакое же нежно-зеленое платье, как и ленточка на ее письме, и Марина почему-торазозлилась. Сама она даже в Энске, даже в лучшие свои времена, помнится,бегала в юбках с обтерханным подолом, в самых простых нитяных чулках,поношенной мужской куртке и мужской кепке козырьком назад, а книжки носила дажене в сумке, а перетянутыми ремешком. Не от лени или неряшества, хотя, конечно,возиться с изощренными туалетами ей было лень, но прежде всего таким образомона старалась подчеркнуть свою полную независимость, как бы отрекалась отсвоего класса, в среде которого одежда женщин играла такую огромную роль. Нетуж, Грушенька от своего класса никогда не отречется. Вот уж чего не будет, такне будет!

Марина подошла, поздоровалась небрежно, изо всех сил скрываянастороженность и тревогу. Грушенька только кивнула – глаза ее былиотчужденно-печальны: никак не могла, видимо, забыть и простить, каким тономразговаривала с ней Марина, а главное – о чем разговаривала! Не тратя временини на какие словесные реверансы, девушка сказала:

– Мне Мартин записку прислал.

У Марины резко, сильно стукнуло сердце. Ей и в голову непришло, что это может быть любовное послание, несмотря на то что знала: Мартинвлюблен. Наверняка записка имеет касательство до побега… Но при чем тутГрушенька?! Или Мартин еще не расстался с мыслью, что Грушенька помогаетпленным? Идиот!

– Записку? – прищурилась Марина. – И о чем она?

Грушенька вынула из кармана замусоленный обрывок, кругомисписанный резким мелким почерком – разумеется, по-немецки. Марина мысленночертыхнулась и высокомерно сказала:

– Я не читаю чужих любовных писем. Чего он от тебя хочет?Свидания, что ли?

– Откуда вы знаете? – угрюмо спросила девушка.