Так, ну, начинается старая история с недомолвками. Большегосказать я тебе не могу. Поэтому заканчиваю и молю об одном: верить мне ипростить меня.

Твой муж Дмитрий Аксаков.

* * *

Как странно, что из всего множества важных, весомых,убедительных, успокоительных слов Саша нашла в ту минуту только вот эти:

– Вы меня не помните, Игорь Владимирович?

И отшатнулась в испуге, ошарашенная собственной глупостью ибестактностью. Однако Вознесенский улыбнулся все так же растерянно, как минутуназад, и ответил:

– Помню. Вы мне когда-то предложение сделали. А я вамотказал.

– Да, отказали, – кивнула Саша, почему-то улыбаясь, как еслибы Вознесенский сообщил ей что-то радостное. Впрочем, она, конечно, вряд ли чтовообще понимала сейчас, потому что неожиданно для себя вдруг спросила:

– А вы не пожалели?

– Пожалел, – кивнул он, надевая легкое летнее пальто – то жесамое, в котором был в тот безумный и постыдный день больше чем два года назад.– Пожалел почти сразу.

У Саши перестало биться сердце. Радость, которую онаиспытала от его слов, была почти невыносимой, почти болезненной. И тут жеядовитая мысль ужалила, ожгла, заглушила радость: «Почему он пожалел? Потомучто понял, что любит меня? Да нет, кабы понял это, пришел бы… Конечно, он узнало миллионе, подаренном Игнатием Тихоновичем! Из-за денег пожалел!»

Она вонзила ногти в ладони, чтобы не разрыдаться.

– Вы удивлены, я вижу? – усмехнулся Вознесенский. – Игадаете, не пожалел ли я, что отказался от приданого, столь щедро и широко вамимне предложенного? Тем паче что спустя буквально несколько дней после нашей достопамятнойбеседы в парадной моего дома ваше приданое значительно, даже очень значительноувеличилось, ведь так?

Никогда расхожее выражение «со стыда сгореть» не казалосьСаше более соответствующим действительности.

– Как вы узнали, что я об этом подумала? – пробормотала она,слишком уничтоженная, чтобы даже озаботиться попыткой оправдаться.

Вознесенский улыбнулся своей знаменитой улыбкой – взглядисподлобья, уголки губ таинственно вздрагивают, – улыбкой, сводившей с умадесятки и сотни энских барышень и дам.

– Да потому, что я привык к такому мнению о себе. Все, ктохоть мало-мальски посвящен в историю моей жизни, считают меня этакой потаскухоймужского рода, которой не зазорно продаться за крупную сумму всякой женщине,пожелавшей меня купить. А это мнение совершенно расходится с действительностью!Я скрываю историю своей жизни от всех. В нее посвящен весьма узкий круг людей,а они не принадлежат к числу болтунов.

– Тогда потому… то есть я хочу сказать… – почти не слышасебя, заговорила Саша, – тогда почему вы сказали, что… что…

Она не могла этого произнести! Не могла, и все!

– Почему я сказал, что пожалел о своем отказе? – пришел напомощь Вознесенский, улыбаясь чуть иначе – поддразнивающе, пожалуй, дажековарно. – Потому что я мужчина, обычный мужчина, подверженный всем слабостям истрастям своего пола. Потому что в то время у меня долго не было встреч сженщиной, а вы были так прелестны в своей девчоночьей влюбленности в красивого,взрослого мужчину…

У Саши мигом надулись губы и заплыли слезами глаза. Из всехсказанных Вознесенским слов она восприняла только один глагол прошедшеговремени «были» ! «Вы были так прелестны»! А теперь… ну да, теперь она старше надва года, она замужняя, постаревшая женщина с ребенком, к тому же брошеннаямужем…

– О Господи, – пробормотал Вознесенский, – вы были такпрелестны и глупы, да и теперь, повзрослев, остались совершенно такой же –прелестной и глупой.

Почему он настолько точно все понимает? Как он можетнастолько правильно все понимать? Кажется, он читает в Сашином сердце, как еслибы оно было книгой, нарочно для него написанной и широко перед ним распахнутой.Ну да, так оно и есть, в самом деле так: она – книга, написанная лишь для него,ни для кого иного, и только для него раскрытая, ни для кого иного…

– Впрочем, не обольщайтесь, – усмехнулся Игорь Вознесенский,и лицо его в одно мгновение стало другим – жестоким и циничным. – Не принимайтевсего на свой счет! Со мной довольно часто бывают такие вот приступы мгновенныхсожалений, что я не могу дать себе волю в том цветнике, не побоюсь этого слова,в том благоуханном рое бабочек и медоносных пчелок, который так и вьется вокругменя. Повторяю – я всего лишь мужчина, и хотя моя сдержанность вошла впословицу среди моих очень, очень немногочисленных друзей, порой мне все жеприходится прилагать значительные усилия, чтобы… чтобы хранить верность тойединственной женщине, которую я люблю.

Мгновение Саша смотрела на него молча, широко раскрытымиглазами, потом быстро приложила ладони к щекам. Собственное лицо показалось ейостывшим, словно было лицо мертвеца. И губы остыли, даже заледенели, – отчегоона не вдруг смогла заговорить.

– Я ее знаю, да? – вытолкнула наконец из себя несколько словСаша. – Это… это Клара Черкизова, правильно?

Вознесенский устало качнул головой:

– Бог ты мой, ну отчего же люди так слепы и так однообразномыслят? Если всегда рядом красивая женщина и красивый мужчина, почему никому неможет прийти в голову, что они всего лишь друзья? Клара, без преувеличенияскажу, мой самый близкий друг, но не более того. Она ведь до безумия влюблена ввашего отца, вам, надеюсь, сие известно? Она на все готова, только бы егозаполучить, и если бы к ней явился дьявол и предложил продать ему душу в обменна венчальное кольцо, которое в один прекрасный день наденет ей КонстантинАнатольевич Русанов, – можете не сомневаться, что Клара ему свою бессмертнуюдушу с радостью продаст. А я… нет, я люблю только одну женщину на свете, своюжену, что, впрочем, не мешает мне иногда взыгрывать глазами, глядя нахорошеньких особ женского пола. Однако я никогда и ни за что не протяну руку ник одной из них. На самом деле, – доверительно сказал он, глядя в помертвелоеСашино лицо, с которого под влиянием нового кошмарного открытия исчезло вообщевсякое выражение, – желание обладать другой женщиной возникает во мне толькопод влиянием очень большого количества спиртного. Именно поэтому я никогда ненапиваюсь. Я в самом деле боготворю свою жену, хотя она гораздо старше меня,во-первых, а во-вторых, человек, глубоко чуждый актерской среде и тому образужизни, который для нас, лицедеев до мозга костей, столь привлекателен. Ну ав-третьих…