мысль ускользала… Ускользала. Во рту было солоно, и голова закружилась сильней. И сразу вслед за тем удар в солнечное сплетение вышиб из него воздух. Препаратор ударил резко, без предупреждения – Ульм не успел подготовиться, согнулся, жадно ловя ртом воздух, но препаратор всё сжимал и сжимал его горло. В глазах темнело.

– Хватит, – прохрипел Ульм. – Ты меня убьёшь…

– Велика потеря. Говори, кто копает под нас? Эти скоты всю нашу жизнь забирают себе – тебе ли не знать, и травят нас, как снитиров, когда мы хотим забрать хоть немного назад… Нам бы держаться вместе, так нет… Ты ведь не охранитель – охранители в одиночку не ходят… Твой хозяин хочет шантажировать нас? Кто он? Кто?

Унельм вдруг подумал – с неожиданным ледяным спокойствием – что через несколько минут умрёт. Останется лежать здесь, в этом гнусном переулке, пропитанном запахом нечистот… Никто не узнает, что с ним случилось – ни Омилия, ни Олке. Сорта не будет знать, что написать его отцу и матери. Они никогда не утешатся, никогда не забудут его – и не будет им даже могилы, на которую можно прийти, чтобы поплакать о нём.

И всё из-за разборок контрабандистов, о которых он понятия не имеет.

Ещё удар – рёбра отозвались болью, что-то страшно хрустнуло внутри – Унельм взвыл, и тут же жестокая, твёрдая ладонь заткнула ему рот.

– Заткнись. Последний раз спрашиваю…

Тонкий свист, музыкальный, высокий, прорезал спёртый воздух. Препаратор и Унельм разом оглянулись на его источник – всего на мгновенье, но этого хватило. За спиной у Унельма стоял человек, как будто возникший из тьмы. Лицо его было укрыто капюшоном, но отчего-то, даже не видя его лица, Унельм испугался – не просто испугался, дёрнулся от звериного, инстинктивного ужаса…

Руки нападавшего вдруг резко ослабели, как будто кожа на шее Ульма их обожгла – бешеные глаза напротив словно подёрнула дымка, молочно-белая, как туман над озером… Ульм услышал выстрел – а вслед за тем руки препаратора разжались, а сам он медленно осел на землю, глядя перед собой пустыми, укрытыми дымкой глазами.

Унельм сделал шаг назад, прижался к стене всем телом, чтобы не упасть вслед за ним – жадно вдохнул один раз, другой… Рёбра отозвались болью, он тихо взвыл и почувствовал, что по щекам катятся слёзы.

– Так-так. А вы не очень-то осторожны, а, Унельм Гарт? – Теперь, когда тьма, застилавшая глаза, начала отступать, он узнал лицо под капюшоном.

Магнус.

– Не хотел вмешиваться. Только слегка присмотреть завами… Нижний город – опасное место. – Магнус неспешно убрал револьвер, сделал шаг вперёд, и Унельм рефлекторно дёрнулся, отступая дальше, сползая по скользкой чёрной стене.

Магнус ничуть не обиделся.

– Ну-ну, всё позади, – сказал он тоном доброго дядюшки, будто не он только что убил человека у Унельма на глазах. – Вы совсем близко к границе. Больше вас никто не тронет. Провожать вас я не стану – не стоит кому не надо знать, что я здесь бываю. Так что не беспокойтесь. Судя по тому, что вас только что пытались убить, моя помощь пошла расследованию на пользу? Я очень рад. – Он отвернулся, собираясь уходить.

– Подождите, – прохрипел Унельм, цепляясь за стену – земля под ним кренилась, как палуба старой лодки, на которой они с Сортой и Гасси, бывало, плавали по лесному озеру, воображая, что взяли курс на Авденалию. – Как вы… как вообще вы…

– Ах, это. – Магнус протянул руку к Ульмовой шее, к месту под волосами – на этот раз тот, переборов себя, не отстранился. Что-то отделилось от его кожи с негромким чмоканьем, а потом Магнус осторожно вложил ему в ладонь что-то тёплое, как будто живое. – Жест доброй воли, Унельм Гарт. Видите? Мне больше не нужно за вами следить. Ведь вы больше сюда не пойдёте, верно?

Ульм слабо кивнул, потому что боялся говорить – его слишком сильно мутило.

– Вот и молодец. Я так и думал. В Химмельборге вы и сами сумеете о себе позаботиться… я уверен. До свидания. Нет, вы, право, умный юноша. Я в вас не ошибся. Всего одна оплошность – не беда, когда рядом надёжный друг. Меньше витайте в облаках, и цены вам не будет. Доброго вам вечера. Уверен, мы ещё встретимся… И вот ещё что, Унельм.

Мир наконец перестал крениться, и Ульм рискнул отпустить стену – шатаясь, встал перед Магнусом.

– Я бы на вашем месте не делился этим маленьким эпизодом нашего сотрудничества с нашей общей знакомой. Пощадите её чувства. Посудите сами, каково ей, со всей её неприязнью ко мне, знать, что она обязана мне вашей жизнью? – Магнус покачал головой и, не дожидаясь ответа, пошёл прочь.

Ульм сделал шаг вперёд, застонал; его сложило пополам и наконец стошнило…

Маленькая, быстрая тень скользнула со стены вниз, и он почувствовал прикосновение холодной руки на своём запястье.

– Прости, – прошептал Сверчок. – Прости, я хотел помочь, но не знал как… Я испугался.

– Это ничего, – сказал Ульм в ответ, и рёбра снова отозвались болью – хруст ему не померещился, минимум одно ребро было сломано. Он пытался вспомнить уроки анатомии и первой помощи в Коробке – в голове как будто гудел храмовый гонг. – Помоги мне теперь, – он шептал тихо, и всё равно каждое слово отзывалось болью. – Мне надо холодное… холодное приложить. И забинтовать… прибинтовать руку.

– Рука у тебя в порядке. Ты сможешь показывать фокусы. Не бойся.

– Знаю… руку вместо шины. – Ульм замер, испугавшись, что потеряет сознание и не успеет объяснить мальчику, что делать. – Помоги снять куртку.

Сверчок даже не дрогнул, увидев чудовищный кровоподтёк – этим дитя Нижнего города было не напугать. Он собрал немного грязного льда и в платке приложил к стремительно темнеющему пятну, а потом помог Ульму перебинтовать перелом так, как он сказал, разрезав пополам красный Ульмов шарф, которым он гордился. Помог осторожно спустить рубашку и свитер, а потом запахнуть куртку.

– Тебе будет холодно.

– Ничего. Я скоро буду там, где тепло.

– Хорошо. Посмотрим, что у него есть?

Унельм не сразу понял, что Сверчок говорит о препараторе, убитом Магнусом.

Тот лежал раскинув руки в сторону. Как будто уснул. Магнус выстрелил метко – Ульм увидел пулевое отверстие на груди. Препаратор не страдал перед смертью… И да, он бы прикончил его, Унельма. И всё же… Ульм прикинул, сумеет ли прошептать молитву Миру и Душе, не потеряв сознание от боли. Сам он не особенно верил в то, что это что-то меняло – но кто знает, во что верил убитый. Если не