Унельм – никто и никогда уже не скажет над ним доброго слова.

– Мне ничего не нужно. Он же умер.

– Ну да, – спокойно отозвался Сверчок. – А мы – нет.

И, присев на корточки, он обшарил карманы мертвеца, пока Ульм, едва шевеля губами, произнёс несколько слов, которые, быть может, облегчили путь ещё одной души через Стужу.

– Ничего, – сказал Сверчок печально. – Только два химма и нож… Хороший.

– Нож мой. Но ты возьми, если хочешь. А взамен… проводишь меня? Я помню, как идти… Но боюсь вырубиться.

– Я провожу тебя так, – сказал Сверчок, и в голосе его Унельм различил возмущение – почти обиду. – И ножа не надо. Ты мой друг.

Вдвоём они покинули переулок. Ульм бросил прощальный взгляд на тело препаратора – ему не хотелось оставлять его вот так, но делать было нечего.

– Умер он неправильно, – сказал вдруг Сверчок тихо. – Ты заметил?

– Что?.. О чём ты?

Но Сверчок плотно сжал губы и не сказал больше ни слова – как будто испугался собственного порыва.

Молча они добрели до границы – Ульм лишь несколько раз схватился за плечо мальчика, чтобы не упасть, но в целом всё оказалось не так плохо. Наверное, он дошёл бы и один.

– Дальше я не пойду, – сказал Сверчок, открыв рот впервые с момента, как они оставили мертвеца. – Мне нельзя. И у вас там охранители везде… дома спокойнее.

– Хорошо. Сверчок… ты возьми всё же нож, ладно? Тебе он пригодится.

Но мальчик зажмурился и замотал головой – и так стоял, пока Ульм не отступился.

– Ладно. Спасибо тебе.

– Приходи к нам ещё, – сказал мальчик, улыбаясь. – Поучи меня ещё этим фокусам, ладно? Я те, которые записал, выучил. Вот, гляди, – и он вытащил из-за уха Ульма химм. Один из химмов из кармана убитого. – Выучу много, как ты, перееду в Сердце и стану в театре выступать. Думаешь, выйдет? – Сверчок хихикнул, как будто сказанное было всего лишь нелепой, не слишком удачной шуткой, и затрусил прочь – маленькая фигурка, тёмная на тёмном, которую быстро поглотил Нижний город.

Капли мелкого дождя, кажется, ставшего постоянным Ульмовым спутником, холодили лицо, и, наверное, только благодаря им он умудрился добраться до своей квартирки – на то, чтобы покорить лестницу, пришлось потратить добрых полчаса. Он даже сумел черкнуть пару строк Луделе и Олке. Буквы плясали, как пьяные, но это было лучше, чем ничего.

Он убедился, что труба почты поглотила письма и унесла их адресатам, – и только тогда позволил себе отключиться.

Дверь он не запирал – и посреди ночи громкий щелчок выдернул его из снов, полных тёмного, звериного ужаса из переулка и вполне реальной боли.

– Улли, – прошептал высокий голос над ним, и появилась из темноты прохладная ладонь, легла на его пылающий лоб. – Мир и Душа, у тебя жар. Я пришла сразу, как смогла. Ш-ш-ш, лежи спокойно. Я принесла лекарства, всё, что нужно… Ты не пропустил вечерние эликсиры?

Он не вполне понимал, видит сон или бодрствует, и пробормотал что-то неопределённое, в чём не без недоумения различил: «Гасси сегодня не придёт».

– Улли. Это важно. Мне нужно знать, чтобы понимать, какие средства можно применять, а какие нет, – быстрые, знакомые пальцы пробежали по пуговицам, легко освобождая их от крючков, а потом груди коснулся приятный холодок, и девушка над ним ахнула. – Кто тебя так? Что вообще случилось?.. Ладно, это потом. Эликсиры. Ты не пропускал их?

– Н-нет.

– Вот умница. – Он почувствовал резкую боль в разъёме и дёрнулся. – Лежи спокойно. Он у тебя воспалился – тебе бы давно надо было пойти к кропарю, конечно, будет больно. Ну, тише-тише…

На мгновение из темноты над ним вдруг выступило её лицо – яркие губы, как по трафарету вырезанные, – только она могла даже ночью, в спешке выбегая из дома, не забыть мазнуть по ним красным.

– Лу, – прошептал он. – Всё в порядке. Верран… тебя не тронет. Всё в порядке.

Её руки замерли над его телом – всего на мгновение.

– Расскажешь потом, Улли. Сейчас – отдыхай. Ш-ш-ш… Ш-ш-ш… – Она шептала и шептала, касалась, убаюкивала, и Унельм не заметил, как её шёпот превратился вдруг в шорох камышей вокруг того самого лесного озера, в котором он плавал когда-то, и он сам соскользнул сперва в прохладную тёмную воду, а следом за тем – в сон.

ДНЕВНИК МАЛЬЧИКА

Из тетради IV

6

Ко мне приходил какой-то придурок из Совета Десяти. Говорил – наверное, ему казалось, что так должен звучать сочувственный голос.

Говорил что-то о том, что, увы, препараторы порой погибают, потому что их служба опасна, хотя и почётна. Что не стоит никого винить в том, что тело отца не смогли забрать из Стужи. Что владетель меня обеспечит. Что компенсация будет щедрая, и что я должен быть благодарен, что…

Я послал его к дьяволу, а когда он заткнулся и вытаращил свои поганые глаза, я подошёл и пнул его изо всех сил. Тут-то сочувствие с него мигом слетело.

Он бы, наверное, меня побил, но Барт подоспел.

Выставил того типа и долго перед ним извинялся. Я слышал.

7

Я остаюсь жить с Бартом. Он спросил, что я чувствую по этому поводу.

Я сказал, что мне всё равно.

8

Барт сказал, что, если я хочу, он может помочь мне найти другого опекуна, но я сказал, не надо.

Он повёл меня в ресторан, и там я впервые попробовал снисс.

Подавальщица, кажется, не хотела мне приносить, но Барт сказал, что сегодня мне можно и что пить нужно, не чокаясь.

Мы весь вечер говорили об отце, и Барт заплакал. И тогда я тоже заплакал – первый раз за всё время, и мне стало немного легче.

9

Думаю обо всём, что случилось, снова и снова. Я уверен, что это не случайность.

Центр. Погибает мама.

Папа подозревает, что её убили…

Он говорил об этом с Бартом. Может, с кем-то ещё. Наверное, пытался что-то сделать.

Он часто уходил по вечерам. Откуда мне знать наверняка, куда?

И вот его тоже нет. Барт говорит, что это несчастный случай. Что Ранорик, ястреб отца, видел всё чётко. Барт сказал, что мы можем съездить к нему, если я захочу.

Он-то видеть меня не хочет. Барт говорит, что он чувствует себя слишком виноватым передо мной.

Я думал, ястребы должны быть самыми смелыми, но они такие