правительство, вместе с тем выражала опасение, что «неизбежные меры, к которым должны были прибегнуть правительство и военные власти, создают почву для демагогической агитации контрреволюционеров, выступающих пока под флагом установления революционного порядка, но могущих проложить дорогу к военной диктатуре»[986].

Действительно, подтверждал Чернов, «предпринять решительные шаги против левых, продолжая поддерживать коалицию с правыми, в тот момент, когда начал свои политические демонстрации генерал Корнилов означало бы навсегда порвать с демократией, и открыто присоединиться к контрреволюции»[987]. Последующие неизбежные «вооруженные столкновения…, — предупреждал член Исполкома Петроградского Совета меньшевик Ф. Дан, — означают не торжество революции, а торжество контрреволюции, которая сметет в недалеком будущем не только большевиков, но и все социалистические партии…»[988].

Именно угроза правого переворота заставила Советы 8 июля обратиться к Керенскому с призывом сгруппироваться вокруг Временного правительства, «спасти страну, и … помириться с буржуазией. Никогда! — восклицал Керенский, — Никогда я не видел, не слышал ничего подобного за все время своего пребывания во Временном правительстве. Россия должна была победить обезумивших генералов…»[989]. Декларация ЦИК Советов от 11 июля гласила: «Мы признаем Временное правительство, как правительство, спасающее революцию. Мы признаем, что это правительство наделено полной и неограниченной властью. Пусть его приказы станут для всех законом. Любой, кто не подчинится какому-либо боевому приказу Временного правительства — предатель. Для трусов и предателей пощады не будет»[990].

Для того чтобы расчистить Керенскому возможность создания нового Временного правительства, после выхода из него министров кадетов и его председателя кн. Львова, 13 июля все министры подали в отставку. Однако при переговорах об организации нового кабинета выяснилось, отмечал Керенский, что ни одна из партий не осмелилась открыто «нести ответственность за судьбы страны», тем не менее, каждая из сторон «конфиденциально» предъявила мне свой ультиматум[991]. В результате 25 июля была образована 2-я коалиция, в которой угроза справа вынудила социалистов принять более активное участие: эсеры и меньшевики получили в правительстве 7 мест из 15-ти, а кадеты–4-ре.

Создание 2-й коалиции вело к усилению влияния левых партий, и у праволиберальных кругов в этой ситуации оставалось единственное средство захватить власть — военный переворот и военная диктатура. Если «первый правительственный кризис и замена цензового правительства коалиционным, заставила все контрреволюционные силы пробудиться», то после второго, отмечал лидер эсеров Чернов, «вокруг кандидата в диктаторы начали группироваться реальные силы, впервые давшие себя знать за все время революции и возникшие, как из-под земли…»[992]. «В либеральных кругах июльские события, — подтверждал ген. Н. Головин, — вызывают контрреволюционные настроения и стремление к военной диктатуре»[993].

За военную диктатуру

Последней попыткой консолидации власти стал созыв Керенским 12–15 августа Московского государственного совещания, по итогам которого он приходил к выводу, что «партии и общественные организации, составляющие левое крыло московского Государственного совещания, представляли собой вместе взятые единственную неоспоримую опору власти»[994].

Право-либеральные круги были разочарованы результатами Московского совещания, они видели перед собой правительство «слабое, безвольное, рабски покорившее Советам»[995]. Но главное, восклицал Деникин, у правительства «программы все нет. Надеялись на Московское государственное совещание, но оно прошло и не внесло никаких перемен в государственную и военную политику»[996]. «Именно в это время, — по словам Керенского, — в кругу банкиров и финансистов возникла идея заговора с целью свергнуть Временное правительство. Эта дата свидетельствует, что они вступали в борьбу не против революционных «эксцессов», не против «слабого» правительства Керенского, а против самой революции и нового порядка вещей в России»[997].

О позиции право-либеральных сил наглядно говорила резолюция, предшествовавшего московскому, совещания представителей несоциалистических общественных групп: «В стране нет власти, ибо органы ее на местах исчезли в первые же дни революции… «В стране нет суда и закона…» Правильный кругооборот хозяйственной жизни нарушен… «В промышленности и земледелии эти стремления приводят к расхищению народного капитала… Этот разгул частных интересов… торжествует в такое время, когда условия войны требуют высшего самоотречения и самопожертвования… Значительная часть населения оторвана от производительного труда и поедает государственные средства. В итоге при обилии денежных знаков исчезают товары, голод и холод грозят городскому населению, замирает промышленность, останавливаются перевозки». «Народности… предъявляют требования, далеко превышающие их действительные нужды, избирая минуты смертельной опасности, грозящие общей родине, чтобы разорвать вековые связи с ней»…, «страна идущая этим путем, роковым образом приближается к собственной гибели…»[998].

«Где причина зла?» Резолюция отвечала: это «подмена великих общенациональных задач революции мечтательными стремлениями партий, принадлежащих к социалистическим…»[999]. Не случайно общий тон выступлений право-либеральных сил на Московском государственном совещании сводился к тому, что «страну от окончательной гибели может спасти только твердая власть», установленная на общенациональной основе, во внутренней «борьбе с изменой и предательством»[1000]. «Совещание, — по словам Милюкова, — наглядно обнаружило…, что страна делится на два лагеря, между которыми не может быть примирения и соглашения…»[1001].

В. Чернов описывал механизм планировавшегося правого переворота следующим образом: «Бонапартизм всегда был демократичнее легитимизма. Он не отвергает революцию, но считает себя ее наследником… Одним из лучших способов совершения «бескровного путча» казалось навязывание Временному правительству беспощадной борьбы с большевиками, в которой не было и намека на уступки революционной демократии, и которая заставила бы восстать даже небольшевистские и антибольшевистские партии входившие в Совет. Логика событий делала борьбу с большевиками борьбой с Советами. Это превратило бы Временное правительство в заложника сил, которые обеспечили ему победу, и волей неволей заставило бы принять их требование об установлении диктатуры»[1002].

Эту «бонапартистскую тактику» и использовал Л. Корнилов, объявляя войну правительству: «Вынужденный выступить открыто, я генерал Корнилов, заявляю, что Временное правительство находится под давлением большевистского большинства Советов…»[1003]. В обоснование своего выступления Корнилов заявлял, «что в конце августа по достоверным сведениям в Петрограде произойдет восстание большевиков»[1004].

«Это явная ложь, — отвечал Керенский, — поскольку перед восстанием Корнилова политическое влияние Советов было меньше, чем в любое другое время революции… (выделено в оригинале). Возбуждение первых месяцев революции спало, а Советы теряли свое исключительное значение в жизни масс. Эта здоровая и нормальная эволюция приветствовалась в прессе наиболее активными членами ЦИК самих Советов»[1005].

Керенский в своих воспоминаниях настойчиво повторял, что «до мятежа Корнилова и во время него не существовало реальной опасности, ни даже симптомов восстания большевиков…, до восстания Корниловского мятежа большевистская угроза встречала отпор со стороны громадной демократической силы…., которая защищала страну и правительство от хаоса крайних левых…, повсюду в то время