партии «росло не по дням, а по часам», даже опережая развитие событий. Поэтому «мы делали все возможное, чтобы сдержать преждевременное выступление петроградских рабочих»[963].

Июльский кризис

Однако и большевикам этого сделать не удалось, что наглядно продемонстрировали события 3–4 июля, когда озлобленные недавним разгромом анархисты, воспользовавшись правительственным кризисом и выходом из правительства 2 июля трех кадетских министров, подняли восстание в Петрограде. Большевики сначала отказались принимать в нем участие, мало того «городская конференция большевиков решила закончить работу и направить делегатов на все промышленные предприятия Петрограда, чтобы остановить рабочих»[964]. Члены большевистской военной организации в свою очередь пытались отговорить восставших солдат[965]. Но «все усилия военной организации (большевиков), — по словам ее руководителя Н. Подвойского, — оказались тщетными»[966].

«Июльские дни, — подтверждал В. Чернов, — застали большевиков врасплох… Растерянные и неспособные справиться со стихийным движением, большевики устремились вперед сломя голову»[967]. Для того, чтобы не потерять «лица» и сохранить свой авторитет в массах большевики были вынуждены принять самое активное участие в восстании. Для Ленина, замечал в этой связи Чернов, «июльские дни стали нечаянным переходом Рубикона»[968].

Член исполкома Петроградского Совета меньшевик И. Церетели определял существующее положение следующим образом: «Это не только кризис власти — это кризис революции. В ее истории началась новая эра». На своем боевом языке Ленин обозначил ее следующим образом: «4 июля еще возможен был мирный переход власти к Советам… Теперь мирное развитие революции в России уже невозможно, и вопрос историей поставлен так: либо полная победа контрреволюции, либо новая революция»[969].

О вынужденно-стихийном характере большевистского участия в июльском восстании говорило и их вполне прагматичное отношение к власти: еще 22 апреля резолюция большевистского ЦК гласила: «Лозунг «Долой Временное правительство» потому и неверен сейчас, что без прочного… большинства народа на стороне революционного пролетариата такой лозунг есть фраза, либо объективно сводится к попыткам авантюристического характера. Только тогда мы будем за переход власти в руки пролетариев, когда Советы… станут на сторону нашей политики и захотят взять эту власть»[970].

В октябре Ленин опять повторит: «если у революционной партии нет большинства в передовых отрядах революционных классов и в стране, то не может быть и речи о восстании»[971]. Тем не менее, в июне на съезде Советов, повинуясь настроениям стихии, большевики призовут передать всю власть Советам, которые брать эту власть категорически не хотели, а большевики имели на этом съезде менее 10 % голосов.

Основной причиной стихийных выступлений стал прогрессирующий развал власти, который, с одной стороны, вел к нарастанию анархических настроений, а, с другой — к поиску точки опоры, для предотвращения дальнейшего распада. Наглядным примером пробуждения этого инстинкта коллективного самосохранения, стал приход 4 июля на заседание Совета 90 представителей 64 заводов и фабрик Петрограда, потребовавших передачи власти Советам, для установления контроля над промышленностью и борьбы с надвигающимся голодом[972].

«Военные отряды и народные толпы днем и ночью в течение этих трех дней (3–5 июля) шли к Таврическому дворцу, где заседал Совет, и держали его в непрерывной осаде… Церетели хотели арестовать, но не нашли. Чернова застигли на крыльце, и какой-то рослый рабочий исступленно кричал ему, поднося кулак к лицу: «Принимай, сукин сын, власть, коли дают!» Кронштадтские матросы потащили его в автомобиль — в заложники, что Советы возьмут «всю власть», и выручил его только Троцкий»[973]. 4 июля рабочая секция Петроградского Совета приняла резолюцию: «Ввиду кризиса власти рабочая секция считает необходимым настаивать на том, что бы Всероссийский Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов взял в свои руки всю власть…»[974].

Подавлению восстания способствовало обнародование в дни мятежа «сведений о связях большевиков с немцами». Первоначально сообщение появилось, — по словам С. Мельгунова, — «в газете, не имеющей никакого общественного авторитета и плохую репутацию — «Живом Слове»»[975]. Обвинения «в измене» активно поддержали кадеты, против выступило большинство социалистических лидеров и организаций. Лидер меньшевиков Мартов высказал «глубокое возмущение против клеветнической кампании», а Дан призвал привлечь «автора разоблачений к суду за клевету», эсер Суханов назвал публикацию «вздорным обвинением»[976]. Против выступил и Крыленко «признанный издавна, как бы общественной совестью»[977].

ВЦИК Советов в свою очередь, по просьбе большевистской фракции, «создал специальную комиссию для расследования»[978]. И прямых доказательств «связи», как отмечал А. Керенский, добыть не удалось. «Решающим для судьбы большевиков» должен был стать арест прибывающего в те дни из Швеции Ганецкого, который по точным данным властей вез неопровержимые улики. Но Ганецкий неожиданно повернул назад и с ним вместе «уехали назад… и уличающие большевиков документы…». И «Мы Временное Правительство, — констатировал Керенский, — потеряли навсегда возможность документально установить измену Ленина…»[979].

Эта ошибка, по словам министра юстиции П. Переверзева и представителей контрразведки была сделана «совершенно сознательно», «в критический для родины и свободы момент», в «интересах государства» «было допущено преждевременное опубликование данных предварительного следствия…, опубликование спасло растерявшееся перед событиями правительство, которое к тому же находилось в состоянии очередного «глубокого политического кризиса»»[980]. Публикация действительно сыграла ту роль, которая ей отводилась, и прежде всего, по словам Керенского, она «произвела сильное впечатление на армию. Колебавшиеся полки немедленно перешли на сторону правительства»[981].

«Весьма заметная перемена в общественном мнении, произошедшая после подавления большевистского мятежа, — отмечал Керенский, — укрепила авторитет правительства»[982]. Начались аресты большевиков, в том числе Троцкого, Каменева, Луначарского. Ленин и Зиновьев успели скрыться. Был запрещен ввоз в армию большевистских газет, разогнаны штабы большевиков… «Но это продолжалось недолго… Керенский, вернувшись в Петроград…, запретил штабу продолжать аресты большевиков, прекратил их обязательное разоружение, заменив его совершенно недействительным добровольным»[983]. Министр юстиции был отправлен в отставку. Мало того, «правительство запретило помещать в печати сведения, порочащие доброе имя товарища Ленина, и прибегло к репрессиям… против чинов судебного ведомства»[984].

Нет Керенский не отрекся от обвинений в адрес большевиков, наоборот в своих воспоминаниях он не оставлял сомнений в своей полной уверенности в связи и в прямом координировании действий большевиков с немцами. Мало того он утверждал, что «вся история России пошла бы иным путем, если бы Терещенко удалось довести до конца… работу изобличения Ленина»[985].

Что же тогда двигало Керенским и Советами в их стремлении всеми силами погасить преследование большевиков? Позиция Керенского и Советов, отвечал Деникин, получила «откровенное объяснение в резолюции ЦИК (8 июля), которая, осуждая попытку анархо-большевистских элементов свергнуть